Ulrich Bulgrin 1921 года рождения
Детство в Поммерн *Поммеранция*
 
24 апреля 1911 года родился мой названный Ханс. 23 января 1913 года родился ещё один брат по имени Вальтер. Эти два моих брата родились ещё во времена, когда существовал мир. Политическая обстановка уже накалялась… темные тучи затянули светлое небо. Воздух был насыщен войной.
Убийство австрийского наследника престола и его жены разразили её начало.
Один сербский анархист произвёл это покушение.
Германия и Австрия имели договор об обоюдной поддержке. В случае войны они обязались быть братьями по оружию. Австрия была вынуждена объявить Сербии войну. Договор обязывал Германию стать на сторону Австрийцев.
Россия, страна со славянским народом, поддерживала Сербию и объявила Австрийцам войну.
1870/71 Франция проиграла войну против Германии и видела теперь возможность взять реванш. Она вместе с Англией присоединилась к союзу „Entente cordinale",
Англией руководила зависть и ненависть к расцветающей Германии. Хозяйственные успехи уже всегда были характерной чертой немцев. Так «загорелся» мир.
Множество гончих собак – непременная смерть зайца. Ослабленные, тяжёлой и длительной войной Германия и Австрия, получили ещё и объявление войны со стороны США. Америка прислала на поля битв свой военный экспедиционный корпус.
Величайший арсенал оружия и громадное количество солдат принудили капитулировать осевые государства. Италия, союзник Австрии и Германии, перебросилась на другую сторону, предав союзников.
Италия была поощрена за это предательство тем, что получила Южный Тироль в состав своего государства. Америка нажилась на всех участниках войны, реквизировав культурное добро и технические патенты.
В начале войны 1914 года отца забрали в Армию. Мать осталась с двумя сыновьями в родительском доме семьи Булгрин. Мой дед Франц Булгрин вёл сапожную мастерскую. Бабушка помогала моей матери в хозяйстве. Семья Булгрин, кроме сапожной мастерской имела довольно большое крестьянское хозяйство…………….
Когда в 1921 году я появился на свет божий, город Schivelbein являлся районным центром, с числом населения примерно 10.000 душ. В тогдашнем Кайзеровском Райхе город Шивельбайн был самым маленьким районным центром во все Германии. В 20-тые годы район Шивельбайн соединили с районом Белгард. Шивельбайн находился на железнодорожной ветке Берлин-Штеттин.-Штаргард-Лабез-Шивельбайн-Белгард-Кёзлин-Шальве-Штольп-Лауенбург-Данциг и дальше до столицы Восточной Пруссии Кёнигсберг. Место, где я родился, называли ещё Поммерская Швейцария, и была ужасно красивой. Леса, луга, поля, реки, кристально чистой воды озёра радовали глаза путешественников. В 50-ти километрах от Шивельбайн на берегу синего Восточного Моря (Балтийское море) находился курортный город Колберг со своими знаменитыми солевыми банями……………………
Beim Arbeitsdienst (Рабочая служба)
  Мое профессиональное обучение закончилось в январе 1939 года. Два месяца я работал в фирме, где прошёл обучение. 1-го Апреля я получил повестку призывающей меня на рабочую службу. Мой первый рабочий лагерь находился в Sydow-Seehof, городке лежащим на прекрасных берегах Папезин озера. Со мной были призваны и несколько моих однокашников. Теперь для меня началась униформированная жизнь. После службы в рабочих частях.
я сразу был отпрвлен в учебку унтер-офицеров в городе Трептов у Реги…….
Во время рабочей службы нас тоже обучали военному делу… Мы были казернированы по военному образцу……..
Я сел за стол, чтобы поужинать. Еда принималась всеми вместе в большой столовой.
Еду раздавали наши каммерады (товарищи). Подносы ставились на стол и каждый сам брал еду, по своему усмотрению и желанию. Еда была, как дома у наших матерей. Иногда случалось, что еду быстро расхватывали. Всегда бывают каммерады, которые лезут в перёд. К концу стола оставался только хлеб, колбасные и сыровые шайбы были расхватаны. Я, как сегодня, вижу моего соседа по столу, как тот не изменяя выражения лица, брал сухой хлеб и ел его без всяких возмущений. Дисциплинированно глотал он сухой хлеб. Я брал с него пример, фон Кныпхаузен был внуком Фельдмаршала von Hindenburg, Он получил юнкерское воспитание, всегда быть скромным и неприхотливым и с уважением относиться к окружающим.
Работы в городе Каулиц были закончены. Поэтому мы опять выполняли свою повседневную службу. Солнце бесщадно жгло с высоты. В 32 ряда мы маршировали на тренировочной площадке. С лопатами через плечо мы тренировались на спортивной площадке Циетлов для предстоящего парада в Нюрнберге.
Каждый год проводился парад во время съезда партии в Нюрнберге. На этот раз ему дали имя „Frieden" – мир. Все организации принимали в нём участие. Я уже в 1936 году участвовал в таком параде с Гитлер-югенд. Это было незабываемым происшествием.
И вот мне предстояло участвовать в этом параде второй раз. Всё было подготовлено, Новою униформу выдали нам, лопаты были надраины до блеска, снаряжение приведено в порядок и доведено до блеска. Мы старались изо всех сил, дабы этот праздник удался. Завтра утром был назначен марш в город Кёзлин, откуда спецпоезд должен был отвезти нас в Нюрнберг.
Ночью нас разбудили: Как вы есть на аппел! Сдать новые формы. Нюрнберг не отменяется. Безвыходная война с Польшей началась!
Уже на следующий день стояли гражданские грузовики перед нашими воротами, чтобы забрать нас. Нас повезли в Кольберг. До свидания Штольценберг. Прибыв в Кольберг, нас разместили в бараках. Наше рабочее отделение переименовали в роту воздушной обороны. Мы получили карабины, и пять штук патронов. Наша работа в Кольберге состояла в том, что нас вооружили напильниками, и мы посменно днём и ночью спиливали головки болтов на бомбах, чтобы они не выступали за пределы её поверхностей. Мессершмитты несли их после этой процедуры к врагу. До этого были случаи, что бомбы не могли быть сброшены из-за этой конструкторской ошибки.
Кормили нас хорошо. Но вечером нам часто выдавали «резиновую» колбасу – это было не по моему вкусу. Но скоро нашел в снабженческой роте, родственника моей матери, который обменивал мне эту колбасу на другую, на домашний грубый сервелат.
Гитлер, через дипломатические каналы, пытался получить от Польши коридор в Восточную Пруссию. Польша на отрез отказалась. В «кровавое воскресение Бромберга» они убили большое количество немцев, и вели себя после этого, как будто ничего не произошло. Немецкие товарищи могли быть просто так убиваемые? Большой немецкий Райх должен был просто со стороны наблюдать за этими происшествиями?
Сделаем сравнение, пару лет тому назад, в Панаме была под угрозой жизнь примерно 1000 американцкв. США тут же вмешались, чтобы защитить их. И это было правомерно. В Польше уже всегда были тенденции попытаться унизить немцев. Но на этот раз они просчитались. Это было причиной, почему Адольф Гитлер ввёл войска в Польшу. Уже после окончания первой мировой войны, поляки изгоняли людей немецкого этноса. В нашем городе Шивельбайн поселились многие из них.
Польша была захвачена в течении 18-ти дней.
Когда в 1923 году Россия была слабой, Польша силой забрала себе на востоке русские территории. Теперь русские вошли в Польшу с другой стороны и вернули себе свои территории вокруг города Лемберг (Львов).
Мы, рабочие батальоны, обрабатывали напильниками болты на бомбах, мы делали это днём и ночью. Мы видели, как МЕ 111 поднимались в воздух и летели на восток. Когда они возвращались, и никто не был сбит, они перед посадкой покачивали крыльями.
Примерно 14 дней мы были в Кольберге, после этого нас перевели в Штольп-Райтциг.
В один прекрасный день нас вёл в строю, через посадочную полосу аэродрома, наш командир оберфельдмайстер Каулитц, навстречу шёл нам майор Риттер, коммандант воздушного порта, Каулитц не обратил на него внимания, Риттер сам приказал нам остановиться и наорал на Каулица, что тот обязан сделать ему доклад. Майор Риттер был на гражданке артистом кино и получил известность своими солдатскими ролями
Через некоторое время нас откомандировали в Польшу
В январе 1940 года меня отправили домой, а через три месяца в школу унтер-офицеров.
Первый раз на фронте
  7-го января 1942 года нас отправили назад в казармы. Оставалось четверть года до окончания учебки унтеров. 31-го марта мне было присвоено звание «унтер-офицера
немецкого Вермахта». Нас распредели на все четыре стороны в регулярные части войск.
Я получил направление в город Ашаффенбург в Баварии. В одну часть шестой Армии.
Через некоторое время нас отправили во Францию в небольшой городок на границе со Швейцарией. Это было прекрасное время. Мы помогали крестьянам. Войны мы не чувствовали. Но всё хорошее приходит к концу. Летом 1942 года мы получили приказ отправиться на Восточный Фронт. ………………..
По железной дороге в Россию, каждые десять минут шли транспортные поезда с материалом и солдатами. Я находился в вагоне противовоздушной обороны, сразу за паровозом. Однажды мы остановились на польском вокзале, мне было приказано явиться к старшине в последний вагон поезда. Как только я добрался до старшины и получил указания… поезд вдруг тронулся… я еле добежал до своего вагона, но забраться в него не смог… залез в соседний и сел на сено, чтобы отдохнуть… вдруг я заметил, что противоздушный вагон горит… Я приказал солдатам выпустить очередь из пулемёта в сторону паровоза – дабы машинист заметил и остановился. ………
После выяснилось в вагон во время моего отсутствия на вокзале, кто подбросил в вагон поджигающее устройство… вагон спасти не удалось… пришлось спустить его под откос. После было конечно много неприятностей с расследователями из СС. Они сделали заключение, что это было дело рук польских партизан. …………………..
Я доложил «унтер-офицер Булгрин прибыл с родины» Я прибыл служить здесь. Знакомые лица встретили меня… одного только не хватало. Карл Депо погиб. Он раньше был со мной в одной комнате. Наша часть стояла у большого поворота у реки Дон, напротив Воронежа.
Вернувшись из дома, я конечно тут же получил наряд. Командир роты приказал мне с моим отделением целые сутки охранять окопы. …… Мы были почти готовы с раздачей еды, как я увидел двух русских перебежчиков… При допросе выяснилось, что напротив нас стоя русский штрафной батальон. Они дезертировали потому, что обращались с ними очень плохо. Я приказал их накормить горячей едой… они с жадностью проглотили всё. Ночью я отправил их в тыл. На нашем отрезке было десять унтеров со своими отделениями… то, что вскоре опять подошла моя очередь охранять окопы. Падал снег. При контролях часовых постов, я предупреждал все – смотрите, будьте особенно сегодня особо внимательны… Эта погода для вылазок… Русские могут этим воспользоваться. Надо мной только надсмехались: „Ты приехал из дому, и хочешь нас учить, как себя здесь вести?
Серебристо светил любимый месяц на русский ландшафт. Я окончил свой обход, сидел в бункере и ел… Вдруг мне стало очень не по себе, беспокойство залезло мне в душу.
Я собрался и опять пошёл проверять посты. Вместе с одним товарищем я шёл по извилинам окоп. Автомат висел на моём плече. Мы как раз обошли колено в окопах, как я увидел три человека, которые шли в нашу сторону по полю. Они уже почти достигли нас, когда я спросил пароль. На чисто немецком языке они назвали пароль той ночи. Это были наши сапёры, имевшие задание устранить повреждения в проволочных заграждениях. Опять мы прошли поворот окопа, как я увидел пять человек шедшие в нашу сторону… Я подпустил их ближе и приказал: «Стой, пароль?…» Люди тут же повернулись… и уронили какой-то квадратный объект. Я бросился на этот объект и увидел, что русский ящик с гранатами. Я сорвал автомат с плеча и побежал вслед русским. Когда мне надо было пройти поворот окопа, я осторожно выглянул из-за него, чтобы убедится в том, что дорога свободна. На расстоянии 15 метров от меня эти пять русских в нише окопа решили спрятаться от меня. Я приложил к плечу автомат и выпустил длинную очередь в их сторону. Громкий вскрик этих людей подтвердил мне, что я их уничтожил. Они хотели, спрятавшись, уничтожить своих немецких преследователей. Но они просчитались,… Я был осторожен и хорошо обучен.
Предсмертный вскрик русских, имел последствием, что со всех сторон в наши окопы полетели ручные гранаты. Русские, как, оказалось, продвинулись настолько вперёд, что были уже за пределами наших окоп… мы оба сидели среди них… Мгновенно я побежал назад, крича при этом: «не стрелять… это я Булгрин!» Через некоторое время я достиг места, где было мое отделение. Мне на глаза попался пятидесяти миллиметровый миномёт… Я повернул его и стал стрелять из него, как быстро я только мог в сторону русских… Между тем, начала стрелять наша артиллерия и через несколько минут всё было законченно.
На следующее утро мы насчитали вокруг наших окоп больше ста убитых русских. Убитые мною лежали в куче в нашем окопе. Мы потеряли шесть человек на минах… Русские успели их разложить, на подходах к нашим блиндажам. Меня в тоже утро отправили на курс обучения (как строить блиндажи) и поэтому я не смог сам доложить о ночных происшествиях нашему ротному командиру… Каммерад, который вместо меня сделал это донесение, почему то высказался противоречиво, что я не сразу открыл огонь по этим пятерым русским, а с начало убедился, что это действительно были русские… Этим самым были запрограммированы неприятности для меня… Но у меня были на это веские основания… мы вели длительную окопную войну, была поздняя осень, было очень холодно, для наших блиндажей нужны были дрова… Не все отделения своевременно заботились о их заготовке… и ночью случалось, что отделения воровали друг у друга эти дрова… и если они ловились на этом…- то они, тоже заикаясь называли пароль… поэтому мгновенно применять оружие было рискованно – можно было и пристрелить своих… Мне простили… Но вознаграждения я не получил. Когда я вернулся с курсов… все уже об этом случае забыли… Но наш ротный получил за «своё геройство» в ту ночь железный крест первой степени. Однако я знал, что если-бы не моё предчувствие в ту ночь, то от нашей роты не осталось бы, наверное, ни одной живой души. Но так всегда среди людей… дела одного замечают, а другого нет. Ирония судьбы: Русские проникли в наши окопы именно на том месте, где я предостерегал часовых об опасности той ночи… Сам Бог защитил меня в ту ночь. И без всяких награждений каждый из нас готов был отдать всё за свою отчизну… Командир роты поступил, конечно, гадко по отношению ко мне. Однако: я и дальше честно выполнял мои служебные обязанности.
Просочились слухи, что русские прорвали фронт на участке фронта, где стояли итальянцы и венгры. Чтобы нас не постигла та же участь, нам пришлось драпать. Быстрым маршрутным темпо мы начали отступать. На наше счастье наш батальон был в полном составе. Мы были ещё довольно сильны. Мы старались не соприкасаться с противником. Всё шло превосходно, но в один прекрасный день стычки с противником избежать не удалось. Русские просторы бесконечны. Ты утром уже видишь свою цель, добираешься до неё только поздно вечером. В России мы считали не нормальными километрами, а так называемыми «резиновыми километрами»
Внезапно нас обстреляли из засады. За сугробами мы нашли укрытие. Мне было приказано: «Булгрин идите дальше вдоль дороги пока очутитесь за холмом. Там подготовьте для батальона оборонительные сооружения. Мы будем до тех сдерживать здесь русских..» Изо всех сил я пустился вперёд. Над моей головой ревели снаряда вражеской артиллерии. Каждый раз я бросался на снег или в воронки от снарядов. Если опасность снижалась я бежал дальше, с целью скрыться за холмом. Посмотрев назад, я увидел, что русские сидят на высоте и прекрасно могут обстреливать всю полосу вдоль дорожной колеи. Я опознал, что не продлится долго, и они уложат меня. Нужно было как можно скорее исчезнуть из поля их видимости. Вдруг я услышал голос: «Камерад возьми меня с собой» Откуда появился этот неизвестный солдат, я не понял. Во всяком случае, я приказал ему иди за мной скрываясь, за каждой возможностью. Опять загремели над нами артиллерийские снаряды, для меня это означало бросаться на землю. Товарищ, присоединившийся ко мне игнорировал свист и бежал дальше. Тут его и задело. Обе его ноги были повреждены. Я наклонился над ним и понял, что уже ничем помочь ему не смогу… и бросился дальше выполнять своё задание, оставив его на произвол судьбы. Я добрался до указанной высоты и нашёл укрытие. Вскоре появился мой батальон и мог указать им дорогу к укрытию. Через некоторое время я заметил вражеский пулемёт, который был установлен на кухонной повозке у дороги, вдоль которой я пробился. Этот пулемёт обстреливал наш правый фланг и приносил нам большие потери. Я сказал одному камраду: Я положе свой пулемёт на твои плечи и буду считать до трёх, после это мы одновременно выскочим наверх, и уложу вражеского пулемётчика на кухонной повозке. Было ужасно холодно, руки и ноги не реагировали так быстро, как бы нам этого хотелось… прежде чем мы выскочили наверх, вражеский пулемётчик засёк нас и обезвредил… Мой камрад получил две пули в грудь, а меня он ранил в бедро. Сначала я подумал, что пуля попала в мой живот. Я притаился и наблюдал дальше за дорогой. Тут я увидел, как русские собираются в группу и направляются в нашу сторону. Я закричал «русские идут.» Вдалеке стоящий офицер ответил: «Я никого не вижу» Я ответил ему подойдите поближе ко мне, тогда увидите. Он подобрался ко мне и увидел наступающих русских и отдал приказ обстрелять их из 100 миллиметровой пушки. Русские залегли… Это использовал товарищ по унтерской школе, Отто Карголь и спас меня, положив меня на шерстяное одеяло и утащив меня, как на санках из под опасной зоны. Когда он меня тянул, в меня ударила ещё одна пуля… она пробила мою шинель, мою телогрейку и застряла в кармане штанов. Эта пуля долгое время являлась моим талисманом. До тех пор пока я вернулся домой и показал её своим родителям…
Меня погрузили на повозку, до этого мне обработали мои ранения. Поездка шла назад на запад. Но вскоре солдаты, везшие меня выяснили, что я не из их роты и ближайшей деревне выгрузили меня. Ползком я добрался до одной хаты. Там я наткнулся ещё несколько раненных. Среди них был и унтер-офицер Карл Энгель. Он отморозил себе обе ноги, он их больше не чувствовал, говорил, что ощущение, как будто деревяшки. Мы немножко отогрелись, и сказал Карлу: «пошли, выползём к дороге, может нас кто-нибудь подберёт.» Но это нам не удалось… все говорили одно и то же: «Да, да… вот прорвём окружение, тогда вернёмся и заберём вас.»
Пришлось нам опять вернуться в избу с более тяжело раненными. Стоны камрадов действовали на наши нервы. Карл Энгель вдруг скал: « Ульрих, застрели меня. Мы отсюда больше не выберемся.»
«Нет Карл, пробурчал я, пока я ещё могу думать, мы постараемся выбраться отсюда.»
Мы опять поползли на улицу… «Возьмите нас с собой»… никакой реакции. Вдруг я увидел санную повозку. Сани были загружены пулемётами… не раздумывая, я выбросил их в снег. Я кучером спереди… Карл, лёжа сзади… и в путь. Лошадка попалась добрая, галопом мы быстро подались вслед за нашими отступающими войсками. Без всякой еды мы пробивались дальше… Откуда нам было что-либо достать? Нами никто не интересовался. Мы были оставлены на произвол судьбы среди отступающих. Наша лошадка покормилась один только раз, пощипав немножко соломы с крыши сарая. Дальше шла наша поездка по заснеженным далям России.
Мы пересекали низину… Вдруг обстрел… Русские обогнали нас стороной… Я вижу, как сегодня, как большие лошади падали и снег дороги стал красным… наша маленькая лошадка, как чёрт пустилась галопом, спасая тем самым нашу жизнь. Через некоторое время я почувствовал, что моя рана начала гнить… и прорвалась. Мы уже две недели находились в пути, как заметили большое скопление людей. Это был двор сахарного завода с железнодорожным подключением. Санитары грузили раненных на свои повозки. Кто то прокричал: «Ещё один стоящий может быть загружен»… Я тут вскочил и из последних сил, хромая забрался на санитарную повозку. Нас отвезли к стоящему под парами поезду… нас погрузили в вагон – поезд тут же тронулся. Я нашёл себе место в соломе, для лежания. Поезд направился в Германию. Так я очутился в Дрездене. Из писем родителей я знал, что мой брат Вальтер служил инструктором в этом городе. На вокзале я попросил офицера полевой жандармерии позвонить моему брату, дабы тот навестил меня. Он сделал это. К счастью, мой брат смог тут же приехать и навестить меня в этом санитарном поезда. Эта встреча с моим братом, была единственной за всё время войны. Мой брат рассказывал, где он везде побывал. Во время захвата Польши, рассказывал он, мы захватили одну деревню, когда мы вошли, то увидели, там было много повешенных. Это были евреи и другие люди, с которыми поляки имели до этого разногласия… Они попросту повесили их всех, среди повешенных были и этнические немцы. Сегодня эти преступления приписывают частям вермахта. Этим занимаются лжецы и предатели, которые живут сегодня среди нас благодаря доблести солдат вермахта, отдавших свою жизнь, чтобы спасти жизни и этим лжецам. Я думаю при этом о недавней выставке: «Преступления немецкого Вермахта». Реэмтсма, отец, которого, в те времена, заработал громадные деньги в табачной промышленности, а сын, которого и сегодня ещё гребёт миллионы, этот Реэмтсма финансирует подобные выставки.
Поезд направился дальше на запад. Мы прибыли в город Ганновер (Hannover), где нас поместили в школу, перестроенную в лазарет. Здесь мне вытащили, наконец, пулю из бедра. Я попросил это сделать без наркоза… Я очень боюсь наркозов, боюсь больше не проснуться из них. Врач безо всякого согласился. При этом врач заметил, вы имели большое счастье – могло бы попасть в глаз… при этом он имел в виду, конечно, не мои глаза, а мой половой орган. Одним резким движением он удалил пулю и отдал мне её на память о русских. Он почистил рану и предоставил всё остальное моей физической кондиции. Три недели я находился в этом лазарете. Через три недели приехали мой дядя и мой брат Макс из города Крефельд. Они остались пару дней в Hannover.

​После выписки из госпиталя в городе Ганновер, меня направили для прохождения дальнейшей службы, в Ашаффенбург, в местонахождение моей резервной воинской части. Служба шла почти как в мирные времена, учения, стрельбы и прочее.
Через некоторое время я подал заявление на поступление в офицерскую школу. Моё заявление было принято во внимание и меня отправили в город Прагу (в пригород Праги, точнее, в микрорайон Миловитц). Это было перед рождеством 1943 года. Со мной туда направили и товарища по унтерской школе Эрнста Дамкёллер. Мы, однако, попали в разные учебные подразделения. Там мы встретили офицеров-учителей, которых мы знали из учебки унтер-офицеров.
Во время основного (грунтового) обучения Эрнста Дамкёллер и меня поместили в одну комнату. Материал для отопления мы должны были себе добывать сами, после занятий мы шли на поиски горючих материалов. Вокруг нашей школы было множество отбросовых корзин из дерева. Они мне очень «понравились» в тёмные вечера и потихоньку уменьшал их количество – они давали нам прекрасное тепло.
По воскресениям мы имели возможность ездить в Прагу и посещать культурные заведения и рестораны.
Чтобы попасть в Прагу, нужно было в пятницу подавать заявление. Это мы делали очень часто. Пригородный поезд шёл из Миловитц в Прагу, однако с такой «быстротой», что можно было бы во время движения «собирать» цветы… Мы назвали его из-за этого «пламенный Элиас». Сегодня я называю тем же именем мою электрическую инвалидную коляску. Во время посещений Праги нас конечно больше всего интересовали места, где можно было хорошо поесть. Раз в месяц мы были обязаны посещать государственную оперу – любимое заведение нашего генерала, командира офицерской школы. Но нас больше интересовало хорошая возможность "покормиться", обычно во время перерыва мы «смывались» в какое-нибудь кафе. На следующий день генерал обычно говорил, что представление в предыдущий вечер было очень неспокойным… Но он никогда никого за это не наказывал… скорее, по отцовски ворчал……………. Весной, 1944 года, я окончил школу и получил звание лейтенанта. За отличные достижения во время учёбы, моё офицерское назначение было высказано задним числом (на целый год раньше), что означало хорошую доплату жалования.
Наше обучение было закончено… Нас погрузили в вагоны и поезд отправился в стороне города Бреслау (сегодня Вроцлав *прим. Переводчика*
В Бреслау было предвидено, что к нам с речью обратиться фюрер, но он не приехал… Вместо него речь держал Großadmiral Dönitz. Ему наверняка было очень тяжело держать эту речь, так как один день перед этим погиб его сын. После этой речи мы были свободны, каждый получил отпуск и имел право посетить родных. Я посетил в Бреслау, там живущего двоюродного брата. Он очень обрадовался моему посещению.
Вечером того же дня я сел в поезд и отправился в мой родной город Шивельбайн, к родителям.
Радость дома была велика… Во время отпуска я обручился с Ирмгард, моей сегодняшней женой. Празднество было почти, как в мирные времена. Моя Бабушка припасла очень много съестного на этот случай.
Но и этот отпуск быстро кончился. Я имел этот раз направление в воинскую часть дисоциированную в местечке Бюдинген в Земле Хессен, не далеко от моего прежнего главного дислоционного пункта Ашаффенбург.
С тяжёлым сердцем я отправился в путь. Ирмгард получила разрешение сопроводить меня на новое место службы. В Бюдинген мы с трудом сняли комнату для Ирмгард. Мне разрешили ещё пару дней пожить с ней в этой комнате, без ежедневного нахождения в казарме. Но и этому пришёл конец, быстрее, чем мне этого хотелось.
Я отправился в казарму и доложил майору, что прибыл в его распоряжение.
»О, прекрасно. Получите сразу задание… примите участие ночном марше. Назначаю вас ответственным командиром.
И так я опять был при деле. Мне сообщили направление марша. Карты и компас были нашими единственными путеводителями. В Сю ночь мы были в пути, только утром мы совершенно уставшие, вернулись в казарму.
Солдаты исчезли в своих помещениях. А я отправил на квартиру к моей Ирмгард. До следующего утра я остался у неё. После этого и опять хотел отправится на службу. Прежде, чем вышел из дома, к нам зашёл зять хозяев квартиры и сообщил мне: «Только что передали по радио, на фюрера было покушение, но по воле судьбы ему ничего не случилось. Какой то граф Штауффенберг, полковник, был исполнителем этого покушения. Из благодарности Райхсмаршал Гёринг приказал, что, начиная с сегодня весь Вермахт может применяет немецкий образ отдания чести, путём вытягивания руки, а не как до этого путём приложения руки к головному убору.»
Чёрт побери, подумал я, этого я как раз то не хотел. Из-за этого я пошёл в вермахт, а не части СС, хотя признаться честно, я считал солдат ваффен-сс за порядочных камерадов. Но применять теперь в вермахт приветствие нацистов… это мне было не по душе.
Пришёв утром на службу, и встав на против построенной роты я приветствовал своих солдат, по старой привычке, путём приложения руки к голове. Я сказал: проклятое гавно, мы должны теперь по другому здороваться. Однако: «доброе утро солдаты.»
«Доброе утро лейтенант.»
1944 год был для меня сравнительно хорошим годом. Хотя были и печальные истории. В маё 44 года в Венгрии пал, любимый мною, брат Ханс. Ему исполнилось 33 года. Он служил пулемётчиком и получил прямое попадание. Ханс был прекраснейший обувной мастер, он преподавал в профшколе. Ханс сопровождал гитлеровское время с большим недоверием и подозрением. Однако, когда он заметил, что дела в Германии поправляются, он принял активное участие в работе, на пользу общества. Помню, родители, ещё очень долго хранили в сундуке, запрещенную, во времена нацистов, форму моего брата Ханса „Bismarckbund".

В Дании
 Началось формирование новых частей. С одной такой новой часть я был отправлен на службу в Данию. Недалеко от Датской границы нас выгрузили, и мы отправились дальше пешим ходом. Наша цель был городок Вайен. По дороге туда нам пришлось остановиться для ночлега. Я получил комнату у одного старого крестьянина. Крестьянин был вежлив, но он был не особо хорошего мнения о нас. Нам же было приказано обращаться с датчанами, как с хорошими друзьями. Однако нам всё равно было разрешено реквизировать такие вещи, как например школы.
На следующий день мы отправились дальше. После длительного марша мы прибыли в место назначения, в город Вайен. Мы заехали на школьный двор, были школьные каникулы. Я отправился к директору школы и попросил его дать нам возможность расположится в школе. Мои солдаты хотели обустроится в школе. Тут я увидел, что один учитель вытаскивает из классов столы и стулья… Я подошёл к нему, и попросил его не делать этого. Господин лейтенант, до сих пор я имел плохой опыт, если оставляли мебель, в таких случаях, то ваши предшественники топили мебелью и портили её... Пожалуйста, оставьте всё на своих местах, я лично отвечаю за сохранность… Мы сделаем сейчас опись мебели… и когда мы будем покидать школу – мы вмести проверим всё и если что-то будет повреждено – наша комендатура уплатит за нанесённый ущерб. На том мы и договорились. Я сказал своим солдатам, что откручу им голову, если повредят что-нибудь. (После, когда мы покинули Данию, этот учитель был очень удивлён, что я сдержал своё слово.)
Через некоторое время к нам присоединилась ещё хозчасть. В Дании мы провели хорошие времена, без каких либо приключений.
Через некоторое время пришёл приказ погрузиться и отправиться во Францию. Перед отъездом прибыл курьер из батальона и сказал, чтобы все кто ещё имеет отпускные дни, подали заявление. Мне полагались ещё три недели… Я подал заявление и мне тут же разрешили отправиться домой.
300 крон Дании отпускных денег я тоже ещё получил. Я тут же израсходовал их, полностью закупив у датчан колбасные изделия и прочее съестное. С двумя тяжело нагруженными чемоданами я отправился в путешествие. В пути, в земле Шлезвигхольстайн нас обстрелял английский самолёт. Поезд остановился в чистом поле. Я выскочил из поезда, ища укрытия. Когда истребитель, не достигнув своей цели, улетел (никто к счастью не пострадал), мы сели все в поезд и поехали дальше. В Хамбурге мы ещё раз остановились на длительное время, пропуская поезда к фронтам. Выглянув в окно, я увидел, что на поезде был и мой батальон (я узнал некоторых солдат). Они ехали во Францию выполнять задание, а я домой проводить отпуск с моей семьёй и невестой.
В Хамбурге (Гамбурге) мне нужно было пересесть в другой поезд. Я пополнил свои лакомства в чемоданах, докупив копчёных угрей. Поезд, без дальнейших помех, шёл до самого Берлина. В Берлине опять пересадка. Я тащил мои тяжелые чемоданы, ко мне подошёл железнодорожник и на берлинском диалекте спросил: «На что, мужичишка, нужна помощь? Я с радостью принял его товарищескую подмогу. Он посадил меня в Штетинский поезд и пожелал счастливого отпуска.
Приехав домой, радость, конечно, была велика. На нашем раздвижном кухонном столе я выгрузил содержимое чемоданов. Мой отец сказал: Стольких лакомств я уже очень давно не видел на одной куче. Мой брат Макс позвонил семье моей Ирмгард и сообщил о моём приезде в отпуск. Через некоторое время моя невеста появилась на велосипеде в нашем дворе. Я смог ещё раз провести парочку приятных дней в моей любимой стороне Поммерн. Если бы я имел тогда представлении, что вскоре случится с моей родиной Поммерн, я бы забрал всех родственников с собой на Запад. Но кто мог предвидеть все эти жестокости? Во всяком случае, я могу утверждать, что господин Бог был благосклонен ко мне. Моя мать говорила: «Пуля может и пролететь и мимо.» Эти слова Матери, были моим внутренним путеводителем. Но война имеет свои законы. Мою мать и жену моего брата Макс и не увидел больше никогда. Моя мать была права: не каждая пуля попадает. Но Сталин и его славянские братья поляки, прогнали померанцев из своей Родины, отняв у них всё, что им принадлежало, сделав из них, людей равных попрошайкам. Дорог Отец Небесный, что Ты сделал тем людям? Были они намного хуже, чем их братья и сёстры на Западе?
Я распрощался со своими родными, с моим домом в городке Шивельбайн. Отец и моя Ирмгард проводили меня до вокзала. Путь шёл в сторону Франции, где я, должен был примкнуть к своей воинской части. Четыре раза я уже получал ранения. Пронесёт меня судьба и на этот раз?

Во Франции
Через город Кайзерслаутерн, вдоль Вайнштрассе (дороги вина, виноградников), шло моё путешествие. В дороге я прихватил тяжёлый грипп, и мне пришлось остановится. Я остановился у одного доктора медицина, он выписал мне больничный лист.
Когда моя инфлуэнция кончилась, я продолжил своё путешествие. Моя часть из Дании, которая участвовала теперь в боях во Франции, против Американцев, понесла тяжёлые человеческие потери, такие, что в принципе её пришлось организовывать по новой.
В оборонительных боях, против продвигающихся вперёд американцев, я со своей 10. ротой 768-го пехотного полка был послан на оборону города Метц. Мы расположились в «форте Кронпринц», в старых укреплениях кайзеровских времён, западнее города. Из этого укрепления мы делали боевые вылазки против американцев. При этом нам часто удавалось брать некоторых из них в плен. При допросах я установил, что они были дезинформированы своей пропагандой, они очень удивлялись, что мы обращались с ними по-человечески. Они довольно охотно давали показания. Если среди них были офицеры, снявшие с себя знаки опознания, то их обычно «выдавали» собственные камрады.
Несколько недель подряд я был подчинён коменданту крепости носителю «Риттеркройц» Вейен, который бессовестным образом использовал моё подразделение. Его люди несли неприхотливую службу, а меня с моим подразделением он постоянно отправляя на передние линии. Когда я заявил протест против таких порядков, он пригрозил отдать меня под трибунал.
Моё подозрение, что моё подразделение играет роль жертвы, нашло подтверждение в том, что я ещё чаще стал получать щепетильные задания. Несмотря на то, что мои камрады не возмущались этим отношением к нам, я был очень недоволен этим.
Наши потери были сравнительно не велики, не смотря на то, что американцы постоянно пытались проникнуть в наши боевые сооружения и постоянно, даже ночью обстреливали нас артиллерией. Но крепость была очень солидно построена, при прямых попаданиях стены только слегка вздрагивали.
Моя ротная канцелярия и хозчасть находились в центре города Метц. Оттуда мы получали ночью наш провиант и прочие необходимые снабжения.
Мой хауптфельдфебель был очень корректным старшиной и был всегда пунктуален во всех своих действиях, несмотря на то, что ему часто приходилось самому принимать важные решения. В мои обязанности входил контроль и за его действиями. При проведённых мною инспекциях не было обнаружено, каких либо военных недостатков. Но в его писарской комнате я обнаружил три ящика с вещами, которые не являлись принадлежностями нашей роты.
Я обратил на них своё внимание. На мой вопрос старшине, кому принадлежат эти ящики, было названо имя одного оберфельдфебеля из нашей роты.
Я приказал вскрыть эти ящики. К моему удивлению, в них были гражданские вещи. Откуда они? Мне доложили, что пресловутый оберфельд забрал эти вещи, из покинутых их жителями, домов. Он их своровал. Эти ящики он хотел отправить на свой домашний адрес. Я был до ужаса раздражён. Как часто мы вдалбливали солдатам, что нельзя присваивать покинутое имущество. При несоблюдении этих правил, грозили очень жесткие наказания. Я приказал тут же доставить ко мне этого солдата. Он должен дать мне объяснение о происшедшем. Не получив логических объяснений, а он наверняка не мог бы мне их дать, я изъявил желание отдать его под военный трибунал. Эти мои слова, видно ему передали, он знал, что его ожидает, и он удрал и сдался в плен американцам.
Если я здесь описываю этот случай, то лишь только потому, что хочу этим подчеркнуть, что 99% наших солдат были честны и выполняли, как и предусмотрено уставами службы, свои обязанности. Если сегодня утверждают нечто иное, а именно. Что все участвовавшие в военных действиях автоматически являются преступниками. С уверенностью я занимаю здесь противоположное мнение, и хочу добавить мою лепту к прояснению этого вопроса. Нас наверняка использовали для достижения некоторых целей, но нашу честь я не собираюсь давать попирать ногами.
Кто знает, что ещё будут требовать от наших последующих поколений? Каждый день сегодня на войнах случаются отвратительные действия. Боле ста войн произошло после окончания Второй Мировой Войны – на этот раз без участия немцев. Ежедневно случаются происшествия, которые тем из Второй Мировой, приравнимы.
Наша канцелярия находилась напротив виноградника на склоне горы. Я не устоял и расположился под кустами и ел с большим аппетитом. Это был красный сорт винограда с прекрасным вкусом. Наевшись до отказа этим лакомством, мы с наступлением темноты отправились назад к фронтовым сооружениям. Там ничего нового не произошло. Время от времени прилетали бомбардировщики и сбрасывали на крепость бомбы, но толстый слой земли, лежащий над нашими бункерами, только слегка вздрагивал. Вреда бомбы натворить не могли. Кроме этого американцы были очень осторожны при сбрасывании бомб, так как американские солдаты уже частично находились в наших окопах. Мы были разделены только через один проход. Чтобы не быть застанными врасплох мы время от времени стреляли в это проход. Кроме этого мы установили там сторожевые посты, задание которых было ко всему прислушиваться. Я отправил два человека на такой пост наблюдения в один из казематов на таком критическом переходе немецких линий к американским.
Ночь начался дождь, он постоянно стучал по железной облицовке амбразуры. Этот постоянный шум настолько перенапряг слух этих двух солдат, что им показалось, американцы идут. Один из них бросил противопехотную гранату через амбразуру… и недобросил… Граната скатилась назад и взорвалась внутри каземата, где стояли на посту эти двое. Окровавленные пришли они ко мне и доложили о своей несуразице. Я отправил их в санчасть. Опять у меня стало на два человека меньше. Этих двух верхнеселезцев я больше никогда не встречал.
Комендант крепости Вайен, отказал моему подразделению в передышке от передовых линий, поэтому я обратился с этой просьбой к моему непосредственному начальнику, к командиру батальона. Он удовлетворил мой просьбу. Нас отправили на отдых в место Воллмаринген. Мою роту поместили в замке Воллмаринген. Мои солдаты имели очень хорошие взаимоотношения с жителями деревни. Когда их спросили, как такое может быть, они ответили: мы каждое утро ходим с местными жителями в церковь деревни. Поэтому жители местечка делились с нами даже своим провиантом. Однажды они подарили нам даже гуся. Этим самым подтверждалось, что стоит следить за порядком и требовать от солдат приличного поведения.
К вечеру я инспектировал роту в замке. Я обнаружил, что два моих унтера, с набитыми карманами, куда то собрались. Я спросил их, что они собираются делать7 С начала они молчали, но когда я в приказном порядке потребовал от них ответа, они вытащили из карманов ручные гранаты и признались, что собрались «рыбачить». «Тогда я с вами».
Когда мы вернулись, у нас была полная корзина рыбы. Таким образом, мы пополнили нашу скудную еду. Жители деревни ничего не заметили.
Мы находились уже пару дней в Воллмаринген, когда я получил приказ соорудить стрельбище для испытания новых противотанковых снарядов. Все близлежащие подразделения должны были участвовать в этих стрельбищах. Мне дали два дня на это.
Утром второго дня роты близлежащих подразделений могли проводить пробные стрельбы по железным стенам. Все удивлялись пробойной силе новых гранат.
Моя рота получила задание восстановить прежние условия. Но это было не так то легко. Оказалось, что мои солдаты «организовали» железо для стен стрельбища с крыши одного близлежащего сарая. Владелец сарая был, конечно, возмущён.
Я всячески пытался отговориться, ссылаясь на нужды войны и прочее, но крестьянин не отставал. Я спросил его, как я могу возместить причинённый ущерб и предложил ему послать своих солдат для работы в его хозяйстве. На что он ответил, что хозяйство его не велико, и он хорошо управляется в нём сам. А вот сарай он использует как хранилище для своих орудий труда… и без крыши ему ну никак не обойтись… Я объяснил ему, что железо безнадёжно повреждено и нового взамен у меня нет. Он объяснил мне, что знает, где оно есть… Недалеко отсюда существует ваш склад, в котором есть такое железо, оно лежит там ещё со времён Первой Мировой. Мне его, конечно, не выдадут..., а вот, если Вы затребуете…
Я пообещал сделать всё возможное… К вечеру следующего дня у крестьянина была новая крыша… и еще парочка запасных листов железа.
Это конечно тоже улучшило наше отношения к жителям деревни. Они даже пригласили наших офицеров принять участие в охоте, которую они хотели организовать для нас. Но, к сожалению, до этого не дошло… Мы получили неожиданно приказ опять отправиться на фронт.
Прибыл Автобус, и мы погрузились в него. Он привёз нас в место недалеко от города Нанси. Перед отъездом я организовал для своих хозяев (у которых я был постояльцем) ведёрко искусственного мёда. Я распрощался с ними и поблагодарил их за сердечный приём.
Мы всю ночь напролёт ехали в сторону Нанси. К утру видно нас заметили Американцы. Они выпустили по нам большое количество пулемётных очередей, которые к нашему счастью, не наделали вреда.
На одни сутки, нас поместили, в какой то сарай. Солдаты пытались обустроится, мне же, было приказано отправится, с моими взводными командирами, на одно место встречи, где мы получим сводку о нашем новом месте предполагаемых боёв.
Наше задание было оговорено на основе карт. После этого нам дали возможность осмотреть всё это с одной высоты. По дороге туда мы встретили командирующего генерала. Я сделал ему доклад и доложил ему о задании, полученном мною, для моей роты. Генерал сказал мне: «Если вы сумеете взять высоту, то в награду за это я отправлю вас опять в тыл. Желаю счастья в завтрашнем бою.»
С этими словами генерал разрешил нам удалиться для дальнейшего осмотра местности.
Мы отправились на колокольню деревенской церкви. Мы осмотрели окружность и сделали пометки в своих картах. Мы распределили места ударов для каждого взвода.
После этого мы отправились к нашим солдатам. Все унтерфюреры пришли ко мне, и обговорил с ними нашу задачу. Я приказал не брать с собой ничего кроме оружия и как можно больше боеприпасов, для того чтобы иметь возможность, как можно скорее продвигаться вперёд. Даже противогазы я приказал не брать с собой. Но зато я приказал даже карманы набить патронами. Пулемётчикам я приказал взять с собой двойное количество лент. Потом я объяснил солдатам, почему я отдаю такие странные приказы. Обещание генерала… если мы займем высоту, то в награду мы можем отправиться опять в тыл. Мы отправимся в сторону высоты в тёмное время, и снаряжение пехотинцы может выдать нас при передвижении бегом своим шумом. Я приказал выдать солдатам питание и сказал им, чтобы они одну маленькую часть еды взяли с собой в карманах. И я отправил их спать.
В четыре часа по утру, мы направились в сторону высоты. Мы продвигались бесшумно и укрывались за каждым бугром и кустом. Мы вышли на исходные позиции, сверили часы и отправились дальше вплотную к рядам противника. Нам удалось без обнаружения подойти вплотную к врагу. Другие роты, которые отправились в марш в полном снаряжении, были услышаны американцами и получили ярый артиллерийский обстрел. Там были первые потери состава. Время наступления было назначено на десять минут седьмого. В шесть часов наша артиллерия провела артподготовку по передовым рядам противника. Через десять минут огонь перевели вглубь… и мы ринулись на высоту с громкими криками ура.
На бегу мои три пулемётчика непрерывно строчили по американским окопам.
Ничто не шевелилось, никто не встретил нас встречным огнём. На нашем участке мы просто застали американцев в полном расплохе. Мы пригнули в их окопы так быстро, что они не оказали никакого сопротивления. Мы обыскали их бункеры. С поднятыми руками американцы сдались. Мы забрали у них оружие и запёрли их в их бункерах. С перепуга они даже предлагали нам свой шоколад.
После того, как мы их заперли, мы ринулись в лес, который находился на вершине высоты. Нам было приказано занять эту высоту и удерживать её. Я приказал окопаться. Мои три пулемёта я распределил на довольно большом расстоянии друг от друга. Стрелки заполнили промежутки между ними.
Вдали я заметил палаточный городок и большое скопление боевого материала. Чтобы уничтожить этот бастион, я приказал обстрелять его. Одновременно я приказал сообщить об этом скоплении командиру батальона и попросил обстрелять это место из артиллерии.
Удерживать самому высоту мне показалось не целесообразным. Наши соседние роты застряли в заград-огне противника. Таким образом, я опасался попасть в окружение американцев.
Когда после пополудни вернулся мой посланец к командиру батальона, он рассказал мне, что мои опасения уже подтвердились и американцы уже оперируют в нашем тылу. Чтобы не попасть в плен, мне не осталось ничего другого, кроме как отдать приказ пробиваться назад. Один пулемёт я оставил на высоте для нашего прикрытия, а всей роте приказал этапами пробиваться на исходные позиции.
Оставленный на высоте пулемёт, строча, прикрывал наше отступление. Было обговорено, что с наступлением темноты, эти солдаты пробьются к нам. Но, к сожалению, до этого всего вообще не дошло. Отступление шло успешно только до опушки леса. Когда мы хотели покинуть лес, нас встретили огнём три американских танка. Один фельдфебель, имеющий опыт борьбы с танками, подбил один из этих трёх машин. Двое оставшихся включили задний ход, непрерывно обстреливая при этом нас. Я был ранен осколком снаряда в левое бедро над коленом. Я не мог больше передвигаться и закричал: «назад в лес!»
Меня быстро перевязали. Мы решили остаться в лесу и попробовать пробиться к нашим, под прикрытием темноты.
Американцы больше не преследовали нас, так попали под огонь нашей артиллерии.
Нам ничего большего не оставалось, как только ждать темноты. Я надеялся, что камрады пробьются в темноте к нашим . А меня санитары смогут забрать после того, как обстановка немного успокоится. Я спрятался под низко висящими ветками ели. Но моим планам не суждено было сбыться.
В плену
Ель, под которой я спрятался, была очень густой, меня было почти не видно. Между тем я наблюдал, как американцы рассыпались и прочёсывали лесок. Они нашли командира 9. роты, который был ранен в живот. Его отправили на маленьком грузовике в санчасть, где он тут же был оперирован. Позже в плену я встретил его, он был спасён. Так бывает на войне: Если не повезёт, ранение в живот обычно приводит к мученической смерти.
Этим временем американцы продвинулись вперёд, и боязливо обыскивали каждый куст. Они заметили и моё укрытие. Я успел ещё своевременно зарыть в песок свой пистолет и список личного состава моей роты. Хотя о последнем, я сегодня сожалею.
На том месте, где я ещё утром брал в плен американцев, я теперь сам попал в американский плен. На джипе меня увезли в американский тыл, на сборочный пункт.
Меня толком перевязали и отправили на допрос. На чистом немецком допрашивающий, поздоровался со мной, назвав при этом моё имя и фамилию. Я сразу понял, что он уже допрашивал моих людей. Осторожность при высказываниях была к месту. Допрашивали довольно гуманно. Американцев очень интересовало местонахождение нашей артиллерии расстреливающий, так называемые, туманные снаряды. Так же они хотели знать от меня численность нашей части. Когда я отказался отвечать на эти вопросы, они оставили меня в покое. Я дал им понять, что их пленные нам тоже не давали показаний. Они были очень удивлены, что мы такими малыми силами пытались занять «трёхлесную» высоту, ведь не могли же мы не знать их многократное превосходство в численности состава и боевого снаряжения. Я, конечно, прекрасно осознавал это, но перед американцами я молчал и не делал никаких высказываний, кроме личных данных. Когда меня на джипе отправили дальше назад, я в Яву мог, убедится, что допрашивающий был прав… Количество войск и снаряжений были не считаемы. В этот момент мне впервые пришла мысль в голову, что мы в этот день 20. ноября 1944 года уже проиграли эту войну. Разве, что удастся ещё применить чудо-оружие, о котором так много говорилось.
В военной школе нас учили заниматься разведкой. Нас учили, что скопления войск надо уничтожать ещё на месте их формирований. Если скопления войск начнут двигаться…остановить их уже намного труднее, а уж уничтожить и подавно.
Где наши самолёты-разведчики? Многие гончие – это неминуемая смерть зайца…
Если эти громадные скопления военного материала и солдат начнут двигаться, то их уже, наверняка, ничем не остановить. Против такого перевеса не устоять нам и с нашим прекрасным обучением, не поможет тут и боевой дух немецких солдат. Эти два последних качества я ещё видел в немецкой армии, в момент моего пленения.
Эти мысли гуляли в моей голове, в то время, когда допрашивающий меня офицер, задавал новые вопросы. Пришел американский полковник и тоже стал задавать вопросы. Он тоже оставался при этом очень корректным.
Его первый вопрос был: «Знаете ли Вы, что лично Вы нанесли нам тяжёлый урон? Когда Вы уничтожили наш палатный городок, Вы уничтожили перевязочный пункт.»
«У меня был приказ… Я его выполнял. Мне было приказано занять и держать высоту.»
« Но Вы уничтожили там военный лазарет.»
Когда я ему ответил, что скопление палаток не было помечено красным крестом и возле палаток было большое скопление военного материала, он перестал меня дальше об этом спрашивать, и перешёл на другую тему.
«Мы нашли у вас награды и личные вещи. По правилам Женевской Конвенции, я не имею права у вас это забирать. Есть ли вас особое желание? Вы откуда родом? Как обстоят дела у вас дома?» И многие другие личные вопросы задавал он мне. На эти вопросы я конечно охотно отвечал. Я рассказал ему, что моя мать очень больна от забот о своих сыновьях, и что старший уже погиб на полях сражений в Румынии, и что второй её сын пропал без вести… Услышав это, он показал сочувствие.
«Я добавил, теперь я для моей матери тоже пропал без вести и она ещё больше огорчится. Если Вы мне действительно желаете оказать помощь, то разрешите мне, как можно скорее, послать ей сообщение о моём пленении, через Женеву. Тогда мои родные будут знать, что я ещё жив, и что после окончания этой гадкой войны, есть надежда навстречу с ними.»
«Я помогу Вам», пообещал он. «Но теперь ещё один вопрос, Почему Гитлер не построил до конца свои автобаны и почему он не уничтожил всех евреев и в США? Я из-за этого очень зол на него.»
Конечно, я не мог ответить на этот вопрос. Он отпустил меня. И меня повезли в лазарет. Меня поместили в палатке. Там мне вытащили осколки из моего бедра. Всего этого я не заметил. Когда я очнулся, возле меня сидела американская сестра. Я спросил её, что случилось? Она ответила: «Всё okay, вы избавились от излишнего железа.»
На следующий день меня отвезли на аэродром. Тут я впервые увидел других немецких пленных. Нас погрузили в самолёт. Никто не знал, куда нас отправляют. Но скоро загадка была разрешена. Мы приземлились в Марселе.
Оттуда нас повезли на машине в бывший немецкий лазарет Морфлота Лемиль. Во время оккупации Франции немцы создали там этот лазарет, а американцы переняли его теперь даже с частью медицинского персонала.
Примерно двадцать раненых из самых различных национальностей мы лежали в одном помещении. Возле меня лежали один индус-мусульманин и немецкий офицер. Уход за нами был хороший, продовольственное обеспечение достаточным. Мы получали туже самую еду, что и раненые солдаты коалиции. Межусобиц между нами не было. С моим соседом английским солдатом индусом у меня были очень хорошие отношения.
Мы рассказывали друг другу про наших родных, про родные места, и подбадривали друг друга. После окончания войны и если мы выживём, мы пообещали навещать друг друга. Часто мы обменивались и едой. Если нам давали свиное мясо, я говорил: «Индус- мусульманин тебе нельзя есть свинину, это запрещает тебе твоя вера» он отвечал лаконично, «это же мясо консервы, а не свиное».
Если мы болтали о женщинах и о том, что мусульманам разрешено иметь многих жён, он, отмахиваясь, говорил: «Ты большой, здоровый мужчина, ты бы мог иметь у нас нескольких жён, а я, маленький щупленький – мне и одной хватит».

Через некоторое время, меня отправили в лагерь для военнопленных.
Американским начальником лагеря был один сержант, еврей, эмигрировавший перед войной из города Падерборн, в США. Было известно, что раньше он имел более высокое звание… Его, из капитана превратили в сержанта… За что, его разжаловали, осталось для нас тайной.
С немецкой стороны мы были подчинены полковнику Экстайн.
При построениях этот полковник должен был докладывать американскому сержанту полночисленность состава пленных. Снисходительно притрагиваясь к козырьку, он приветствовал нас. При утренней раздаче еды он постоянно замечал: «Смотрите, лучше, чем у Гитлера»
Утром нам выдавали одну чашку кофе, одну чайную ложечку мармелада и одну шайбу белого хлеба. На обед выдавали одну поварёшку супа, а на ужин одну чашку кофе, одну шайбу хлеба и одну чайную ложечку корнетбиффа.
Если люди грелись, возле костра, этот сержант подкрадывался сзади, и толкал кого-нибудь в огонь, если мы при этом становились в угрожающую позу, он исчезал так же тихо, как и подкрадывался. Особенно он обходил стороной, нас молодых офицеров.
Однажды он начал грозить нам отправкой в шахты Южной Африки или даже выдачей нас в руки советских комиссаров, почему он грозил нам этим? Что случилось?
С нами в лагере был маленький круглый немецкий майор. Он выдавал себя за Австрийца. Его поведение, как офицера немецкой армии, не могло быть положительным примером для других. Перед американцами он просто пресмыкался. Мы видели в нём мелкого подлизу и прохвоста. Он открыто высказывался против всего того, что нам немцам было священно. Он вёл себя просто отвратительно. А когда мы ещё узнали, что он был членом партии NSDAP и имел ранг СА-штандартенфхрера, он стал для нас красным полотнищем… Мы решили утопить его в туалете. Кто-то, донёс это начальнику лагеря. Поэтому и были эти угрозы с его стороны.
В одно прекрасное утро привезли новых. Обходя, их, наш начальник сержант, остановился у одного солдата, долго оглядывал его и потом сказал: «Ты не узнаёшь меня больше? Мы ведь с тобой в Падерборне ходили в одну школу. Я твой одноклассник Юд Хирш. Мы эмигрировали в США. Заходи после проверки ко мне в мою палатку.»
После этот новый рассказал нам, что он хотел его уговорить стать его доносчиком, обещая ему при этом всяческие поблажки. Но наш камрад отказался служить ему и вместо поблажек получал нажим.
Шпионство, конечно, всё равно имело место, для этого эта тварь использовала простых солдат, издеваясь над ними, посылая их на изнурительные работы, при плохом пропитании… Среди этих людей он находил свои жертвы… Особенно, в тёмное время, они подкрадывались к нашей палатке и подслушивали наши разговоры и потом за кусок хлеба докладывали ему. Колаборатёры существуют везде и всегда. Плата Иуды для них была, более здоровое пузо и более лучшее место для ночлежек. Мне при этом вспомнилась поговорка: «Я люблю продажу, но не продавшихся»

Настал май 1945 года. 8. мая вывесили на чёрной доске карты показывающие оккупированные зоны. Для немцев из восточных земель было ясно, что нашим родным выпала, особенно тяжёлая судьба, так как зона, захваченная русскими, распространялась до самой Эльбы. Моя родная земля Поммерн стала трофеем для русских и поляков. На восточном фронте я видел своими глазами, как брутально вели себя русские на своей собственной земле. Они уж подавно не будут милостивы на захваченной ими земле.
Как выглядит сейчас всё в моём городке Шивельбайн? Живы ли ещё мои родители? Пережили вход русских моя невеста и её родители? Остались ли целыми дома обеих родительских сторон? Никто и никогда не предполагал, что Германия будет когда-либо оккупирована. Все эти мысли мучили нас в нашем плену.
Потом я прочёл на чёрной доске, что поляки прогоняют из моего Поммерн всех немцев. Куда мне теперь идти, если меня освободят американцы?
Но пока об освобождении не приходилось и думать. В мае 1945 года решено было упразднить лагерь пленных в Марселе. Нас погрузили в открытые и закрытые вагоны, предназначенные для перевозки скота, и отправили нас на север Франции в Чербоург. Там был организован громаднейший лагерь для военнопленных.
Во время длинной и долгой дороги нас ни разу не покормили. Мы сильно страдали от голода и жажды. Прибыв Чербоург, нам пришлось очень далеко идти пешим маршем. Многие камрады не пережили это. По пути в лагерь ещё раз пришлось распроститься навсегда со многими старшим камрадами. У них просто уже не был сил перенести всё это. Одно утешение, им уже не надо было переносить тех страданий, которые судьба уготовила остальным.
После многокилометрового марша мы прибыли в лагерь, он оказался ужасно громадным. Можно было почти подумать, что здесь согнали всю Германию. Для нас тоже ещё нашлось место. В этом лагере согнали не только военных, но многих цивилистов. При захвате Германии американцы собирали абсолютно всех, кто вызывал у них какое-либо подозрение. Они подозревали. Что каждый немец является нацистом. Государственные и муниципальные служащие, носившие звание «советник» были все забраны в лагеря подобных этому. По предписаниям Женевского соглашения, офицеры должны содержатся отдельно от солдат, но в лагере Шербур американцам было видно наплевать на эти предписании Женевского соглашения. Здесь были все в одной большой куче, цивилисты, солдаты, офицеры. Штабские офицеры и гражданские советники стояли под особым надсмотром американцев. Немцы могли быть только национал-социалистами. В те времена американцы и не думали их дефиренцировать. Было это от незнания настоящих обстоятельств или они просто хотели унизить всех немцев? Если бы американцы лучше знали историю немцев, то они бы сэкономили себе очень много неприятностей. То, что они постоянно пытались «пришить» нам, они в опьянении победой сами растаптывали своим ногами. Особенно для нас молодых людей американец не мог быть положительным примером, при этом своём поведении. У нас не было ещё жизненного опыта. Идеологически мы были очень односторонни, мы просто не знали другой жизни.
Однако мы всё-таки были так воспитаны, что мы могли отличать правое от неправого. Особенно солдаты были воспитаны жить и служить более высоким идеалам. Военные законы были очень строги, и их несоблюдение несло за собой строгие наказания. Камерадство существовавшее, вопреки всем другим утверждениям в немецком вермахте, я не видел в американской армии. Американцы с виду были проще в отношениях к друг другу, но только с виду… Но мелкие нарушения воинских порядков наказывались у них намного жёстче, чем у немцев, иногда это принимало жестокие нечеловеческие размеры.
Возле нашего лагеря американцы установили трёхметровые бетонные трубы, их диаметр был два метра. Сверху они были открыты и ничем не защищены. Внизу была голая земля. В эти трубы они помещали своих провинившихся солдат, и попадали они туда, уже за самые незначительные провинности. Днём они обязаны были находиться в этих трубах на ногах, возможности присесть или лечь не предусматривалось. Еду им спускали сверху. На ночь им выдавали палатку и одеяло. Утром эти вещи опять забирались. Днем, наказанный был отдан на произвол стихиям природы, дождь, снег или жара – от них не было никакой защиты. Мне показались наши штрафные строевые занятия, по сравнению с этим, просто детскими наказаниями. Но была война, которую мы проиграли, и конечно всё, что было у нас - теперь должно было быть плохим.
С нашими охранниками в лагере Шербур особых проблем не было. В один прекрасный день мне повезло. Стоящий на вышке белый американец затеял со мной разговор. Он хотел многое от меня знать. Он спросил, как нас кормят и голоден ли я.
Когда я признался, что до ужаса голоден. Но он не знал, как мне помочь, с собой у него ничего съестного не было, а пошлют ли его ещё раз сюда он не знал. Когда я ему рассказал, что удивляюсь, что американцы вообще не дают нам картошки, то его вдруг осенила идея… Он не долго думая, слез со своей вышки открыл в заборе калитку и сказал: "проберись через лесок, за леском крестьянский двор, там как раз убирают картофель, может тебе удастся достать немножко… Но смотри вернись как можно скорее или у меня будут большие неприятности."
Через некоторое время я вернулся, двор я нашёл, и одна девушка-работница подарила мне мешок картошки. Постовой был очень рад, что получилось так гладко. Когда я ему рассказал, что девушка на немецком меня не поняла, и что дала мне картофель только после того, как я попросил её об этом на английском языке… Часовой пробурчал: «да так устроена жизнь человеческая, вчера ещё вы были здесь господа и все говорили с вами на немецком, а теперь они подлизываются к нам и говорят на английском». Я поблагодарил его за доброту и пронёс мешок в лагерь. Мы разделили картошку с товарищами быстро сварили её, в консервных банках без всяких приправ и соли, несмотря на всё это, она была ужасно вкусна…
Ещё на протяжении 1945 года Лагерь Шербур был ещё раз увеличен. Из различных маленьких лагерей во Франции сюда переводили пленных и арестованных цивилистов. Привезли и пленных, которые ранее были отправлены в США. Интересно было слушать их рассказы о пленении в самой Америке. Рядовые солдаты там были направлены на работы в заводские предприятия, фабрики и мастерские. Других, более счастливых, направили на работы к крестьянам. Из этих никто не жаловался на плохое обращение с ними. Только по прибытию в страну, в морских портах на них смотрели с большим подозрением. По их рассказам, можно было сделать вывод, что при помощи фальшивых информаций население соединённых штатов было искусственно настроено против немцев. Дети подходили к пленным очень осторожно и с опаской. Некоторые, особо смелые, которые даже прикасались к военнопленным, срывали с них шапки и заглядывали под шинель. Если их спрашивали, почему они это делают, они говорили, что интересно было бы увидеть рога и хвост, которые есть у немцев.
Рядовые солдаты, попавшие в плен во Франции, были подвержены жесткому и иногда жестокому обращению со стороны победителей. Женевские соглашения о военнопленных почти нигде, во Франции не соблюдались. Питание было очень плохое, работа была изнурительной. В большинстве случаев, их направляли на труднодоступные шахты в Бельгии и Франции. Оборванные и загрязнённые они влекли своё жалкое существование. Зачастую американцам приходилось перенимать этих бедолаг, чтобы спасти их жизни.
В 1945 году наших американских вахтёров заменили на молодых французов из армии де-Голевского сопротивления. Флегматичные, плохо униформированные, недисциплинированные они переняли охранную службу лагеря. Если ночью нам надо было посетить туалет, случалось часто, что они стреляли по нам. Только с большими трудностями, прячась и ища укрытий, можно было добраться до уборных. Чтобы избежать этого, многие из нас запасались консервными банками, которые использовались в качестве ночных горшков, которые потом днём опорожнялись в уборных.
Днём теперь тоже нужно было держаться вдали от ворот и заборов. С этими де-Голевскими «молодцами» у нас не было никаких контактов. Они вели себя просто по зверски. Мы респектировали их отношения к нам и старались их не провоцировать. Но это не всегда помогало иногда они просто так стреляли по нам. Однажды они посреди бела дня подстрелили в животы дух наших солдат, которые ничем не провинились. Без всякой проверки этого случая, раненых увезли в госпиталь. Американец, который исполнял надсмотр над французами, вообще не среагировал.
В один прекрасный день в 1945 году в лагере появились американские вербовщики. Они искали молодых здоровых командиров рот, для каких целей, этого они никому не говорили. Я пошёл добровольно служить в вермахт и попал в плен, на большее я был не согласен. Я не подался и на их обещания, таким образом заслужить себе свободу.
После прошли слухи, что их отправили во Вьетнам. Может это была только утка. Разные слухи постоянно распространялись в лагере. Я же решил не поддаваться ни на какие агитации, просто выжидая, что уготовит мне судьба.​​