Воспоминания ветерана

Автор 09 мая, 2011  Сегодня, 9 мая мы говорим спасибо ветеранам Великой Отечественной войны за Великую Победу. Нам, потомкам, важно и ценно каждое воспоминание о тех великих днях. О взятии Берлина вспоминает Пётр Алексеевич Курапов.

Я, Петр Алексеевич Курапов, родился на Алтае. Был принят в Омское пехотное училище, после шестимесячного ускоренного курса, попал на фронт, был тяжело ранен. После госпиталя и курсов усовершенствования командного состава служил командиром батареи 120-миллиметровых минометов. Участвовал в штурме Берлина. Сейчас проживаю в городе Кургане. И сегодня не могу  не поделится воспоминаниями об увиденном и пережитом.

Даешь Берлин! Добьем фашистского зверя в его берлоге!

Очистив город Кольберг от остатков вражеского гарнизона и побережье хмурой Балтики от очагов сопротивления, армия получила приказ ускоренным темпом наступать в юго-западном направлении, выйти к реке Одер и захватить на западном берегу плацдарм для дальнейшего наступления на Берлин. Плацдарм нам по приказу командования любезно уступила пятая ударная армия, на нем в короткий срок была сосредоточена вся боевая техника армии и приданных частей.

В ожидании большого, важного события все находились в возбужденном состоянии, готовые в любую минуту нажать на гашетку своего оружия. Наконец вечером 15 апреля 1945 года частям был зачитан приказ и обращение Военного Совета первого Белорусского фронта, о том, что 16 апреля 1945 года фронт переходит в наступление на столицу фашистского рейха город Берлин. В целях сохранения внезапности время наступления не было указано — только сигнал: залп гвардейских минометов. Сотни машин были выстроены вдоль восточного берега реки Одер. Было еще совсем темно, когда над нашими головами купол неба озарился всеми цветами радуги — это через наши головы пошли на оборону противника тысячи хвостатых ракет знаменитых “катюш”.

Следом вступила в бой тяжелая артиллерия. Все это происходило на фоне мощного освещения прожекторами нейтральной полосы и переднего края противника.  Группа немецких минеров минировала подходы к своим позициям в нейтральной полосе, ослепленные светом прожекторов, попав под арт. обстрел, они заметались по полю подрываясь на своих же минах. Снаряды ложились плотно и практически не было ни одного квадратного метра,  где бы не было воронок от взрывов. Над уцелевшими же участками из окопов противника можно было рассмотреть белые флажки. Первая полоса обороны глубиной 10-12 километров была сравнительно быстро преодолена, а вот дальше немцы начали оказывать упорное сопротивление. Наши танки, идущие впереди, подрывались на минах, расстреливались прямой наводкой из орудий.

Вторая оборонительная полоса немцев была обустроена по последнему слову инженерной техники. В первый же час боя мы потеряли не менее 20-и танков, приданных полку, и все-таки продвижение вперед продолжалось. Боевой дух был небывало высок. Между подразделениями и частями установилось какое-то негласное соревнование – кто первым ступит на землю Берлина. Плацдарм нашей третьей  ударной армии ближе всех от столицы рейха, и мы вправе были рассчитывать на такое первенство. Шло неумолимое движение вперед, каждой хотелось быть первой.

На пятые сутки наступления по связи прошел запрос: “Кто сделал первый выстрел по Берлину?”

Мы в обозримом пространстве  своего наступления видим зеленую рощу, да на самой вершине горки ветряную мельницу. Берлином пока не пахнет. Роща могла оказаться большим препятствием. Когда мы приблизились к ней, то увидели легкие, построенные в основном из фанеры или прессованного картона, дачные домики. Это оказались дачные участки, отделенные друг от друга живой зеленой изгородью, которая служила хорошей маскировкой для обороняющихся. Мы открыли ураганный огонь из орудий и минометов. Немцы начали отходить под защиту дотов и баррикад на окраине города, оставляя участок за участком. С ними уходили и владельцы дач. Однако не все стремились покинуть “дачное” местечко. В одном из  домиков по нашим позициям прицельно строчил станковый пулемет. Чтобы его остановить, пришлось стрелять фугасными зарядами из минометов, пулемет вместе с остатками строения взлетел на несколько метров. В живых там никого не осталось. Нужно было менять огневую позицию. Взяв с собой заместителя и двух бойцов, я решил обследовать поселок.

На окраине мы приметили домик, который больше походил на русскую деревенскую избушку. Место нам понравилось, да и в домике можно разместить солдат, спрятаться от непогоды. Единственное окно в огород было зашторено и закрыто деревянным щитом. Не стесняясь, мы начали планировать, что и где разместим.

Дверь в дом была закрыта, но без замка, и я бесцеремонно пнул ее каблуком. Она открылась. И вдруг из темноты навстречу нам шагнул старикан. Был он невысокого роста, на деревянной до колена ноге, с четырьмя георгиевскими крестами и круглой медалью, почерневшей от времени. Не дав нам опомниться от смущения за бесцеремонное вторжение, он представился штабс-капитаном и назвал фамилию, имя и отчество (к сожалению, они стерлось из моей памяти). Он предложил нам войти, и мы смущенно перешагнули порог. Вторая комната была просторнее первой. У двух противоположных стен стояли узкие кровати. В левом углу – миниатюрный ткацкий станок в рабочем состоянии, он и служил хозяину источником дохода. Из разговора с хозяином мы узнали, что он  ходил по рынкам, барахолкам, магазинам и скупал старые вещи. Потом распускал их на пряжу, ткал новое полотно, а его жена шила из него то, что можно было подать. Так и жили они в своей избушке, правый угол которой был заставлен иконами. В центре этого убранства в позолоченной рамке стоял портрет последнего русского царя.

Жена штабс-капитана пожаловалась на то, что они голодают. Я дал распоряжение накормить стариков, поставить их на котловое довольствие, и их участок не занимать, а подыскать другой. Я был занят, и с нашими эмигрантами не видился, но от личного состава знал, что штабс-капитан живо интересовался делами в России и постепенно его убеждение, что мы воюем американским и английским вооружением, развеялось. Перед уходом мне все-таки удалось поговорить со стариками. Я спросил, как им жилось в эмиграции. Они не выдержали и расплакались, хотя штабс-капитан долго крепился, старался сохранить честь мундира.

Жизнь эмигранта – совсем не сахар. Каждый может тебя безнаказанно оскорбить, обидеть. В своем рассказе штабс-капитан проговорился: несмотря на то, что они знали о репрессиях, которые ждут эмигрантов на Родине, их всегда тянуло в Россию. “Человек без Родины- что птица без крыльев”- эти слова я очень хорошо запомнил из нашей беседы. На прощание мы снабдили наших соотечественников запасом продуктов. Мы были из разных миров: они дворяне и монархисты, я и большая часть моих солдат – крестьяне и коммунисты, но душа у нас общая, русская.

 

В центральной части города, среди высотных многоэтажных домов, на нашем пути оказалось невысокое узкое производственное здание. Все входы и окна нижнего этажа забаррикадированы кирпичем, попасть внутрь было непросто. Саперы взорвали лаз в стене.  Получился узкий проход, который пришлось разгребать руками и лопатами. Мы все перепачкались красной кирпичной пылью и выглядели краснокожими дикарями. Проникнуть в здание через этот лаз нам так и не удалось.

Попали мы в внутрь со двора и прямо на второй этаж. Во всю длину помещения  по бокам стояли длинные столы с узкими проходами между ними. Мы присели на столы, закурили. Видим: с третьего этажа так осторожненько, с опаской, спускается группа  девушек. Шагнут еще на ступеньку, остановятся, рассматривают нас  и шепчутся между собой.

И тут одна из них громко произносит и повторяет несколько раз: “Франция, Париж”. В это время из-за спин девушек вышли двое парнишек и смело направились к нам, поздоровались. По-русски они говорили очень хорошо, только с легким акцентом. Ребята и рассказали нам, что это фабрика по пошиву военной формы, и все они здесь работали, а  жили при фабрике на верхних этажах. 80 тысяч человек вывезли из Франции в Германию на работы. Парни настойчиво стали просить нас взять их с собой, дать оружие, чтобы вместе бить “бошей” (так они называли немцев). Девушки оказались более предприимчивыми. Увидев нашу санитарку, они мигом окружили ее, не прекращая щебетать, и через минуту санитарная сумка перекочевала на плечо одной из француженок, а другая, примеряя на ходу пилотку, уже увлекла всех в подъезд, где еще шли рукопашные схватки и были раненые. Как сказала потом Надя (наша санитарка), они помогали перевязывать раненых и выносили бойцов на улицу из душных, пропахших гарью пороха и тротила, помещений.

Эвакуируемые из зоны боевых действий мирные жители, а в основном это были женщины и дети, шли строго по тротуарам, прижимаясь к домам. У  большинства из них с собой были пожитки, одежда в детских колясках. Немцы по ним не стреляли. А нашему брату от них доставалось. Стоило только высунуться, сразу попадали под прицельный огонь. Я на себе испытал это:  стоило мне неосторожно приподняться из-за укрытия, – автоматной очередью у меня с головы была сбита пилотка. Солдаты – народ сметливый, и быстро поняли, что француженки могут нам помочь. Через парней, говорящих по-русски, мы объяснили  им, что хотим использовать их для подвозки снарядов на передний край под видом эвакуируемых, но что эта работа только для добровольцев. Поняв, чего мы от них хотим, девушки согласились. Быстро организовали три детских коляски и незаметно смешались с толпой. Так, передвигаясь в общей массе, они сделали по три рейса, снабдив нас запасом снарядов и патронов. Больше мы их не пустили. Опасались, что этот трюк разгадают, и наши новые знакомые могут пострадать.  Поблагодарив девушек, мы двинулись дальше.

 

Меня вместе с командиром  противотанковых орудий Смолко вызвали в штаб полка. Видимо, это был офис какого-то крупного предприятия. Большая комната на третьем этаже сплошь заставлена двухтумбовыми столами в разных вариантах. Нас временно передали в распоряжение командующего артиллерией 171-й стрелковой дивизии, командный пункт которой находился в здании, расположенном рядом с королевским оперным театром. Туда-то нам и следовало прибыть вместе с солдатами и орудиями. Ни плана района, ни топографической карты не было. Выдал нам начальник штаба только два листа фотокарт, сделанных с самолета: ни улиц тебе на них, ни домов, пометки – и те на немецком языке. Конечно же, мы очень эмоционально отреагировали на такое обеспечение нового задания. Наша полемика с начальником штаба в основном состояла из отборного русского мата. Вести людей, орудия по горящему Берлину без карты — это просто немыслимо. В этакой неразберихе можно и к немцам угодить. Вдруг слышим отчетливый щелчок ключа в замочной скважине, и в боковой стене открылась дверь, которую совсем не было видно, так незаметно  она замаскирована. Из двери вышла статная женщина, аккуратно и гладко причесанная. В руках у нее был свернутый в гармошку план города. Она  молча разложила на столе план, вынутым из нагрудного кармана огрызком карандаша отметила нужный нам район и пометила крестиком здание, где мы находились, и здание театра. Не успели мы опомниться и оправиться от смущения за нашу нецензурную речь (мы-то думали, что мы здесь одни и не стеснялись в выражениях), как женщина шагнула за дверь и защелкнула за собой замок. Из всего случившегося мы поняли, что она понимает наш язык или знает русский. От этого стало еще больше стыдно.

Имея подробный план той части города, где нам следовало продолжать штурм, мы вовремя и, главное, без потерь прибыли на место новой дислокации.  Задачу, поставленную новым  командованием,  – уничтожить дзоты – мы тоже выполнили успешно. Так неизвестная немецкая женщина спасла жизни многих солдат, да и мою  тоже.

Петр Курапов, подполковник в отставке, инвалид войны.