top of page

Письмо с фронта Первой Мировой войны
​
  ­­
М. Табуршики 22 сент 1914 г.

Милый Митя!

Как вижу из твоего письма, тебя интересуют мои переживания. Но в большинстве случаев здесь все так буднично, так обыденно, что не хочется и писать об этом, и лишь желание не дать маме беспокоиться заставляет меня писать письма. Когда-нибудь при случае опишу тебе быт солдат, опишу поездку свою в Кови.., хождения в Ковенской и Сувалкской губерниях, а пока опишу, как могу, свои впечатления от первого, и пока единственного, боя, свидетелем которого я был.
Еще дня за два до сражения нам слышна была далекая канонада. Почувствовалась некоторая тревога; время от времени выбегали из барака и напряженным ухом ловили далекий еле слышный гул. На другой день с утра уже приготовлялись к походу. Укладывали мешки, собирали все в порядок, чтобы сразу можно было собраться. Часа в два дня построились в боевом снаряжении. Пришел ротный командир, поздоровался и сказал очень короткую фразу: «Перекрестись, ребятушки, по настоящему в поход идем». Все поснимали фуражки и закрестились. Чувствовалось, что каждый молится не по привычке, а от души. По команде подняли винтовки на ремень и тронулись. Гармонист заиграл марш. Начались шутки и смех. Пошел дождь, идти было скользко, мешок тянул за спиной. Подошли к берегу и стали ждать, пока наведут мост. На этом берегу позади нас <…> виднелся курган. На этот курган нужно было назначить полевой караул. В этот караул назначено было 9 человек, в том числе и я. На меня же, как на хорошего ходока, была возложена обязанность идти с донесением к командиру, если что-нибудь случится особенное. Роты остались на берегу, а мы повернули обратно. Долго ползли мы на гору. Подъем крутой, почва глинистая и размокшая от дождя ползла из-под ног. Приходилось упираться в землю винтовкой. По гребню шли тихо, ловя каждый шорох, т.к. наверху должен был стоять караул, и если бы мы не расслышали окрика по нам могли бы открыть стрельбу.
Взошли на курган – караула нет. Обошли его кругом, окликая часового, - молчание. Послали вниз человеку узнать, в чем дело. Оказалось, караул ушел вперед. Мы же все-таки должны были выставить часовых здесь. Часовые становятся по два. Я стал в первую очередь. Было известно, что неприятель не так далеко, что здесь могут быть его разведчики, и поэтому нужно держать ухо востро. Зарядили винтовки и сели на землю. Ночь темная и беззвездная. Впереди нас – овраг, слева – темная масса кургана, сзади крутой спуск к берегу и внизу поселок, а справа поле и среди его костел. Глаза, хотя и привыкли к темноте, но все-таки за десять шагов уже ничего нельзя было рассмотреть, но слух был напряжен до последней возможности. Сидим, изредка перебрасываясь короткими замечаниями и пригибаясь низко к земле, чтобы было виднее. Против нас маячат несколько огней, привлекающих наше внимание, там деревня. Огни то потухнут, то вновь загораются. Нам это кажется подозрительным – не сигнализация ли это. На другой смене часовые услышали в той деревне ржание лошадей и лай собак. Надо было выяснить, что происходит в деревне. Я и еще один солдат пошли в разведку. Оставили здесь мешки. Взяли только винтовки и патроны и двинулись. Местность незнакомая, почва глинистая. Идти трудно, и у каждой постройки собаки провожали нас бешеным таем. Приходилось идти, выставляя против них штыки. Шли долго. Подходим к деревне. Напряженность слуха и зрения выросли до последнего предела. Различаем постройки, заборы. Собаки опять подняли лай. Передвигаемся вдоль деревни, заглядывая в дома и сады. Подъехали к освещенному окну. Хозяин и хозяйка сидят и разговаривают, хозяин курит. Стучим в окно. Расспрашиваем хозяина. Говорит, что у соседей поминки справляли, так собаки подняли лай, когда гости расходились. Солдат в деревне не было ни наших, ни немецких. Для верности прошли еще по деревне и пошли обратно уже прямым путем – через овраги. Прошли три оврага. Несколько раз съезжали с круч на собственных спинах и , наконец, усталые, пришли на пост. На другой день сменились и перешли на другой берег Ильменя. Но уже часов с двух ночи слышали какой-то шум, и когда рассвело, увидели, что это тянулся военный обоз. Наша армия отступала от Кенинсберга (по-солдатски Кузильбер). Встретились с солдатами, бывшими в бою. Узнали, что наши вместе с обозом гонят несколько сот голов рогатого скота овец. Видели и скот, видели и немецкие повозки, автомобили, велосипеды. Часто в наши <…> повозки запряжены немецкие лошади. Некоторые из верховых на немецких лошадях, обряженных в немецкую сбрую. Солдаты передавали некоторые подробности похода на Кенинстберг. Когда наши шли туда, солдатам запрещено было жечь населенные места и брать что-нибудь от жителей. И жители вели себя миролюбиво. Когда же наши отступали, то мирные жители оказались вооруженными, стреляли сами в наших солдат и зажигали свои постройки, чтобы указать своим войскам место нахождения русских. В одном городе оказалось даже, что в некоторых домах были спрятаны пулеметы, и «мирными» жителями было уничтожено не малое количество наших. Солдаты обозлились и начали жечь и разбивать все немецкие – мирное оно по внешности или военное.
Шли солдаты в самых разнообразных костюмах. В <камашаш>, в калошах, сапогах своих и немецких, босиком, в непромокаемых куртках, в пиджаках, полушубках, одним словом, кто в чем. Показывали немецкие спички, трубки, кошельки.
Мы пришли и расположились на хуторе старика старовера. Хутор богатый. Старик не убежал, несмотря на близость неприятеля и полагался на волю Божию.
Разведка донесла, что неприятель близко. Ночь спали в полной готовности. Подсумки на поясе и патронташ через плечи. Винтовка заряженная радом и лежит в головах. Ночь спали спокойно. Утром самые разнообразные толки, разобраться в которых очень трудно. Были готовы выступить каждую минуту. Спокойно пообедали, но отвезти обед в полевой караул не удалось. Мы выступили вместе с людьми, несшими обед. Остановились у въезда в хутор, и с обедом пошли дальше. В полуверсте от нас выстрелило наше орудие. Все вздрогнули: значит, близко. Многие стали заряжать винтовки, разряженные было утром. За первым выстрелом последовало еще несколько. Шагах в 500 впереди разорвался снаряд. Мы поднялись, разломали забор и залегли в саду. Слышен был уже ружейный огонь. Сзади через головы пролетел, гудя и свистя, снаряд. Глазами по звуку следим за полетом. Звук полета прекратился и через некоторое время доносится треск – заряд разорвался впереди нас, загорелись постройки от разорвавшихся снарядов. Орудийная пальба и треск снарядов становились чаще и чаще. Показалась наша отходящая цепь. Мы тоже через <…> стали отходить к переправе. Через голову все перелетали наши снаряды, Идут молча, далеко друг от друга, чтобы в случае падения снаряда потели были меньше. Уже смеркалось, когда подошли к мосту. Потом от моста вернулись, чтобы залечь в окопе, но с середины дороги опять повернули, и уже этот отход стал походить на бегство. Бухали снаряды, лопотала ружейная стрельба, и трещали пулеметы. Солдаты спешили к переправе, т.к. <разговорами> были напуганы, что если неприятель обнаружит мост, то всем нам погибать. Я ждал приказа опять вернуться, и поэтому шел медленно и оказался в самом хвосте батальона. У переправы какой-то офицер охрипшим голосом кричал: «Трусы! Прошу двадцать человек помочь вывезти орудие. Лошади перебиты, и оно останется немцам, а людей не дают». Я остановился было, попросил солдат помочь, но все шли отворачиваясь и <…>. В глазах стоял страх, животный страх смерти. Я пошел за всеми. Перешли на тот берег. И остановились. Опять приказали идти обратно. Мне было легко идти,
Но все-таки перешли. Взошли на горку и замерли. Мимо уже свистели пули. Звук летящей пули не …. Только от неожиданности.
Меня самого удивляет мое хладнокровие во всем этом деле. Тяжело было вновь отступать теперь, темно. Тяжело было сознавать, что там еще остались наши, они<…> а ты уходишь. Уход был спокойный. На дворе уже ночь. На высоком берегу гарь сражения
(Дальше - на полях очень мелко и совсем неразборчиво. Все письмо написано карандашом.)

 

bottom of page