Erwin Bartmann
SS-Unterscharführer
1-я Дивизия SS Leibstandarte Adolf Hitler
 
В начале пути
Я вступил в Leibstandarte Adolf Hitler 1 мая 1941 года. Я был берлинцем и  никогда не сомневался в том, что рано или поздно буду добровольцем в этом подразделении. Я часто видел их во время парадов в городе, на охране Рейхсканцелярии и т.п. Бросались в глаза их красивая униформа, товарищеское отношение друг к другу и, кроме того, все они были очень высокими парнями, по меньшей мере, 1.82 м.
 
Восточный фронт – южное направление
… По мере того, как продолжалось наступление на восток, мы продвигались к Херсону, где бои шли с 19 по 22 августа 1941 года. Наш 1-й батальон атаковал деревню Снигеревка. Русские бежали, бросив огромное количество оружия и боеприпасов. Затем мы нацелились на Кавказ, взяв один за другим Бердянск, Мариуполь и Таганрог – последний пал 17 октября.
Продвигаясь от Мариуполя к Таганрогу, мы остановились на привал на обочине дороги. Разведчики были посланы на рекогносцировку и вскоре вернулись, заметив перемещающиеся мимо нас на запад русские части. Возможно, русские не подозревали, что мы уже прорвали оборону на их передовых позициях, или пытались обойти нас, чтобы атаковать с тыла, хотя, скорее всего, второе было было маловероятным. Мы установили пулеметные точки на железнодорожной насыпи и изготовили минометы к стрельбе прямо на дороге. Последовавший за этим бой продолжался недолго. Слава Богу, мы не понесли никаких потерь, ну а русские отошли, бросив большое количество оружия и снаряжения. Наступление на Таганрог продолжилось. Мы наткнулись на аэродром, спрыгнули с наших грузовиков, атаковали и захватили его, в то время как самолеты русских все еще продолжали садиться и взлетать в воздух...
Когда мы добрались до Таганрога, перед нами была поставлена задача захватить гавань, портовые сооружения, и, кроме того, радиостанцию, которая находилась на возвышенности неподалеку. Когда мы ворвались в здание, в котором была расположена радиостанция, русские уже покинули его. Они сломали антенну, и весь пол был залит ртутью из разбитого радиооборудования... Какое-то крупное судно попыталось выйти из гавани, но было потоплено огнем наших 88-мм зенитных орудий. Я до сих пор помню это судно, лежавшее полузатопленным на мелководье в 1942 году, - это было незадолго до того, как нас отвели на отдых во Францию.
Мы продолжили наступление на восток, но вскоре были остановлены и вынуждены окопаться. Мы оставались на этих позициях три недели – нас раскидали по широкому сектору фронта, поскольку оборонять приходилось обширный равнинный участок. Я со своим телефоном находился между командным пунктом и расположением 3-го взвода. Дождь шел непрерывно, и день за днем продолжались артобстрелы. Мы постоянно ждали русского наступления, но, казалось, этого уже никогда не случится. В один из дней русский снаряд разорвался рядом с моим окопчиком, разнес вдребезги мой телефон и весь мой запас ручных гранат. Оглушенный взрывом, я ничего не слышал и было подумал, что убит, но оказалось, что я просто контужен. Телефона уже не было, но я, все-таки, был жив, что имело наибольшее значение...После этих событий мы начали готовиться к наступлению на Харьков. Казалось, наступление началось успешно, но все шло не так уж хорошо, и вскоре нам пришлось отступить с тяжелыми потерями: наше командование не хотело повторения Сталинграда. Наступление на Харьков возобновилось 18 февраля 1943 года и завершилось 18 марта. Дивизии Leibstandarte и Das Reich атаковали город 6 марта, и уже через два дня мы ворвались в город. Сопротивление русских становилось все более ожесточенным, и нам пришлось принять участие в тяжелых уличных боях. Когда мы вошли в пригороды, я был послан в тыл, чтобы сообщить о необходимости прислать нам боеприпасы. На пути в тыл я наткнулся на разветвление дорог. Предстояло принять решение, по какой дороге идти. После некоторого раздумья я пошел по правому ответвлению, и уже через пару минут увидел группу солдат, которые не выглядели немцами. Эти парни тоже остановились. Они замахали руками, подзывая меня, и тут я удостверился в том, что это были русские. Я тронулся в обратный путь, стараясь поскорее убраться из этого места, добрался до развилки, пошел по другому пути и, в итоге, добрался до интендантской части. Здесь я доложил фельдфебелю, что видел каких-то русских. Это вызвало немалый переполох – русские были всего лишь в нескольких километрах от расположения наших индендантских частей! Когда я вернулся в свое подразделение вечером на грузовике с боеприпасами, моя часть вела упорные уличные бои за каждый дом. Вспоминаю один квартал, который нам необходимо было очистить от русских. Мы бежали вверх по лестнице какого-то дома, и обершарфюрер был впереди меня. Я видел, как он проскочил в какую-то дверь и исчез. Когда мы подбежали ближе, дверь был закрыта, но сам он пропал без следа. Мы очистили от русских этот квартал, но так больше и не увидели нашего обершарфюрера. Скорее всего, он попал в плен к русским...
После захвата Харькова мы переместились в Olkany (?), но уже через несколько дней вернулись в город и расположились в Soldatenheim (временный солдатский дом отдыха – ВК), в котором мы отдохнули, отмылись от грязи и очистились от вшей. После хорошей кормежки мы получили возможность сходить в кино или в оперу. Я выбрал оперу и пошел слушать «Бориса Годунова»... Однако, наступление продолжилось, и мы начали продвигаться в направлении Белгорода. Хорошо помню один случай – как будто это было вчера. Мы были в рекогносцировочном патруле, и все шло гладко, пока мы не поднялись на какой-то холм и не увидели на вершине артиллерийское орудие русских. Однако, расчет оказался не на месте, и мы смотались до того, как он успели выстрелить по нам. Я сидел в коляске мотоцикла, который заглох в самый ненужный момент. Мы побежали к одной из наших машин, запрыгнули в нее и добрались до своих позиций вместе со всеми. Я был раздосадован, так как в коляске мотоцикла остался мой фотоаппарат, и поэтому на следующий день, когда стемнело, водитель мотоцикла, я и еще один товарищ на другом мотоцикле отправились к месту, где мы оставили нашу машину. Мы остановили мотоцикл на подъезде к тому самому холму и дальше уже шли пешим ходом. Затем мы поползли по какой-то придорожной канаве и, в конце концов, наткнулись на наш мотоцикл. Подобравшись к нему ползком, мы сумели завести его с первой попытки. Русские, конечно, открыли огонь, но нам посчастливилось выбраться целыми и невредимыми. Мотоцикл и фотоаппарат вернулись к своим хозяевам...
Вскоре наш батальон начал продвижение вперед. Я и еще один парень были посланы на рекогносцировку. Мы остановились у стога сена, от которого открывался хороший вид на окружающую местность. Мы устроились поудобнее, но оставались начеку. Впоминая этот момент, я теперь могу сказать, что мы вели себя довольно глупо, поскольку нас не было рации или телефона, и у нас не было возможности связаться с нашим подразделением. Когда над нами пролетели два немецких самолета, мы вскочили и помахали летчикам руками. Они заметили нас, но почему-то решили, что мы – русские, и начали пикировать. Дважды они обстреляли нас. Мой приятель остался целым и невредимым, но я был ранен в правое бедро. Почувстовав, как теплая кровь потекла по ноге, я спустил брюки, чтобы разглядеть рану. По счастью, пуля не вошла слишком глубоко, и я сумел извлечь ее сам и сделать себе перевязку. Мы вернулись к своим и доложили командиру обстановку. Я думал, что меня отправят в госпиталь, но рану сочли недостаточно серьезной, и я остался в строю...
 
Курский выступ
Наступило время величайшей в истории танковой битвы. Нам предстояло атаковать на южном фасе Курского выступа бок о бок с панцергренадерской дивизией Grossdeutchland. Наша дивизия пошли в наступление, и когда мы пересекали небольшой перелесок, я был ранен. Снаряды взрывались над верхушками деревьев, и было столько шрапнели и осколков, что каждый второй человек был ранен. Шрапнельный осколок угодил в мое правое плечо, вошел в легкое, прошел в нескольких миллиметрах от сердца и застрял между ребер. Я частично потерял зрение и едва различал светлые и темные тона. Один из моих товарищей, который получил легкое ранение, отвел меня на перевязочный пункт. Здесь меня перевязали, и я стал дожидаться транспорта, который отвез бы меня в госпиталь. Машина пришла, но на пути к госпиталю мы были вынуждены двигаться по дороге, которую русские видели как на ладони. Они не делали послаблений санитарным машинам, и на нас обрушился убийственный огонь, но нам удалось добраться до госпиталя. Меня вытащили из машины на плащ-палатке, растянутой в виде носилок, и уложили на солому. Пришлось ждать, потому что было много ребят, у которых были куда более тяжелые ранения. Я видел, как многие из них умирали прямо здесь, на земле. Уже ночью меня отнесли в операционную палатку и положили на стол. Мне дали какое-то малоэффективное обезболивающее средство, но так или иначе я старался оставаться в сознании. Я чувствовал, что если отключусь, то уже никогда не прийду в себя.  На следующий день меня отвезли на железнодорожную станцию, где вместе со многими другими ребятами мне целый день пришлось ждать погрузки на поезд. Прошел слух, что русские прорвались... И что теперь? Мне уже доводилось видеть то, что случалось с солдатами из СС-Ваффен, которые попадали в руки к русским. По счастью, все кончилось хорошо: подали состав, и нас отвезли подальше в тыл, где перегрузили на другой, более комфортабельный госпитальный поезд. В итоге я оказался в госпитале в Курске, где оставался еще неделю. Затем я опять отправился в путь через Чехословакию и Австрию в армейский госпиталь. Когда мы сошли с поезда, все, кто был в состоянии идти, отправился в госпиталь пешком, и я оказался среди этих избранных. Ну и вид был у нас, когда мы брели через этот городок!
Доктора не смогли найти в моем теле никакой шрапнели! Зная, что во мне что-то сидит, я спросил, могут ли меня отправить в госпиталь СС в Вене. После продолжительных выражений недовольства, местное начальство согласилось. В эсэсовском госпитале мне сделали рентген и обнаружили кусок шрапнели, застрявший между ребрами. Он так и сидит в моем теле по сей день...
 
1945-й
17 апреля мы прибыли в Лихтенберг, расположенный у проселочной дороги между Пиллграммом и Маркендорфом. В тот же день мы заняли оборонительные позиции на опушке леса. Я командовал отделением тяжелых пулеметов. У нас было два пулемета, мы окопались  и установили наше оружие так, как полагалось. Ночью было спокойно. Мы слышали гром артиллерийских орудий где-то вдалеке, в направлении на Франкфурт-на-Одере, и не могли сказать, это наша или русская артиллерия.  18 апреля мы были готовы к бою, и после полудня атаковали русских на нашем секторе фронта. Сначала вперед пошла пехота, мы следовали за ними на установленном расстоянии, - так, как нас учили. Неожиданно мы услышали гул «Сталинских Оргảнов» (реактивных минометов – ВК), на нас обрушился  вражеский огонь, но мы продолжили атаку. Мы уцелели, но к вечеру пришел приказ отступить на прежние оборонительные позиции. Двое наших ребят погибли в этой атаке, я сам получил легкое ранение – маленький осколок попал мне в лицо.
Следующий день прошел относительно спокойно, и мы похоронили своих убитых на лихтенбергском кладбище. После полудня русские танки появились на дороге между Франкфуртом-на-Одере и Mullrose. Мы видели привязанных к орудийным стволам немецких денщин и девочек и даже детей, так что сделать мы ничего не могли. Мы не хотели убивать своих женщин и детей. Все, что мы могли сделать – это молча смотреть, как танки противника выходят на новые позиции. Этот маневр дорого обошелся нам на следующий день.

Наши потери постепенно росли, и все, способные воевать, оставались в строю. Боеприпасов становилось меньше и меньше, и буквально каждый выстрел был на счету. Мы сидели в наших окопчиках с примкнутыми штыками, ожидая вражеской атаки. И русские появились, но с поднятыми вверх руками – они не шли в атаку, а сдавались, крича, чтобы мы не стреляли. С них было довольно... Мы видели, как следовавшие за ними комиссары пустились наутек, начали стрелять по ним, но последние оказались проворнее.
К 17 ноября мы были готовы к тому, чтобы начать наступление на Ростов. 20 ноября, рано утром, мы двинулись вперед. Изначально мы должны были выступать в 5 утра, но туман был таким густым, что наступление перенесли на 11 часов. Сначала в путь тронулись разведчики, через 20 минут за ними последовала пехота, которую поддерживали армейские танки. Позднее все говорили, что такого наступления еще не было: обычно, когда танки останавливаются, пехота начинает окапываться, но на этот раз, когда танки остановились, натолкнувшись на противотанковые рвы, мы продолжили наступление. Грузовики с боеприпасами следовали за нами, поскольку инженерные подразделения сделали все возможное, чтобы они могли перебраться через противотанковые рвы. Уже на следующий день мы вошли в Ростов...
Однако, 2 декабря нам пришлось оставить Ростов: противник был слишком силен. У нас кончались боеприпасы и продовольствие, поскольку наше наступление было слишком стремительным, и мы оторвались от линий снабжения. У нас не было связи со штабом Армии и интендантскими частями - мы просто оказались сами по себе. Было очень холодно, у нас не было зимней одежды, а та, что была на нас, оказалась явно не по сезону. Отступление было обвальным – нам пришлось убираться восвояси как можно быстрее. Горючее в баках наших дизельных грузовиков замерзало, и нам приходилось подавать солярку в двигателя напрямую. Один человек сидел в кабине с полной канистрой солярки, в то время как другой подливал горючее прямо в двигатель из своей кружки – это то, что нам приходитлось делать всю дорогу вплоть до того момента, пока мы не добрались до своих.
Наши товарищи из Вермахта занимали оборонительные позиции: они не последовали за нами, когда мы входили в Ростов. Здесь, в промерзших окопах, мы встретили Рождество и Новый Год. Мы постарались чтобы наши блиндажи были как можно более комфортными, делая лампы из пустых консервных банок, заполненных соляркой и снабженных фитилем. В январе 1942 года мы переместились в какую-то деревню и построили себе укрытия с пулеметными гнездами в деревенских домах. По нашим меркам, условия были роскошными. Перед нашими позициями, у реки, располагались позиции стрелковой роты, разбросанной по широкому сектору обороны. К этому времени мы понесли большие потери, а пополнений не было. Помнится, каждый из нас должен был оставаться четыре часа на посту, затем следовал 4-хчасовой отдых. Ребятам из стрелковой роты приходилось тяжелее, поскольку им постоянно приходилось отбивать вражеские атаки. Нам часто приходилось поддерживать наших товарищей из стрелковой роты пулеметным огнем. С наступлением весны результаты нашей работы стали очевидными. Снег таял, и из-под него показались замерзшие трупы, которые быстро начали разлагаться. Вонь стояла нестерпимая, однако вскоре нас отвели с фронта и заменили полицейскими (polizei – коллаборационистскими ? – ВК) подразделениями. Мы были на полпути к Таганрогу, когда стало известно, что русские смяли наши оборонительные позиции, и нам пришлось возвращаться и выбивать русских с захваченных ими наших оборонительных линий. После этого русские громкоговорители на прощание пожелали нам хорошего отдыха во Франции! Так мы впервые узнали, что будем полностью сняты с фронта и отправлены во Францию на отдых и переформирование.
 
Под Харьковом – 1942
Мы заняли оборонительные позиции. Снег был глубоким, стоял сильный мороз. Я получил приказ взять катушку и протянуть телефонный провод к расположению ссоседней части. Задание было совсем простым, но по дороге я наткнулся на русских. В действительности. Это был русский женский батальон. Должен сказать, было страшно... Они выпрыгивали из своих окопов, воя как ведьмы, и я уже было подумал, что мне конец, бросился бежать из всех и, в итоге, добрался до своих. Ну и повезло мне тогда! Через пару дней они атаковали наши позиции. Нам пришлось отступить и бросить наших раненых. Отбив наши окопы, мы обнаружили. Что все наши товарищи были убиты. Один из них был моим другом, который, как и я, служил телефонистом. Мы носили с собой в ранцах необходимые инструменты: отвертки, плоскогубцы и пр. Так вот, ему засунули плоскогубцы прямо в горло и задушили его. Мне пришлось собирать солдатские жетоны погибших перед их похоронами... Кто знает, что могло бы случиться со мной. Попади я в плен к русским в тот день? Сама мысль об этом и сейчас заставляет меня содрогаться...
 
Под Харьковом - 1943
Я вернулся  в свою часть, когда она готовилась к боям на харьковском направлении. Перейдя в наступление, мы захватили участок обороны русских в ожесточенном бою. Затем русские отбили его, но мы восстановили положение. Казалось, конца боям за это сектор фронта просто не будет. Мы брали его трижды, надеясь, что этот раз будет последним, однако русские в очередной раз захватили наши передовые посты в ночной атаке, и наши позиции опять перешли в руки противника. Нашему отделению пришлось прибегнуть к уловке, чтобы ускользнуть от русских. Мы видели, как русские приближаются к дому, в которым мы находились, и решили перехитрить их и не вступать в бой. С нами был переводчик, и он прокричал на русском приказ, после чего мы открыли окно, один за другим выпрыгнули из него и пустились бежать. Думаю, русские были немало удивлены, видя, как мы выпрыгиваем из окна один за другим и бежим мимо них. По счастью, это была всего лишь небольшая одиночная группа русских. Наши потери после всего этого оказались минимальными...
В 02.30 ночи 20 апреля русские атаковали нас, и в этой атаке они понесли тяжелые потери. Немного позже, в 05.30 они вновь атаковали нас, на этот раз после интенсивного артобстрела. На этот раз мы не смогли удержать свои позиции: стволы наших тяжелых пулеметов перегрелись так, что дальнейшее их использование стало невозможным. Мы отступили на запасные позиции, подготовленные для нас. В 18.00 последовала новая атака русских, на этот раз при поддержке авиации и танков. Затем русские окопались напротив нас. Вечером пришел приказ выслать вперед рекогносцировочный патруль, чтобы выяснить, какие силы противостоят нам. В эту вылазку отправились я и еще двое парней.
Дела наши были плохи: командовать было некому. Наши офицеры бросили нас, и оставался только командир роты – парнишка 18-19 лет, который не имел никакого боевого опыта и только-только окончил офицерскую школу. Но худшее было впереди. 21 апреля мой командир взвода сказал мне, что наш полковой командир – оберштурмбаннфюрер СС Розенбуш (Rosenbusch), покончил с собой...
Мы перегруппировались и заняли линию обороны, протягивающуюся от Петерсдорфа до Бризена. В Бризене нам сказали, что на станции будет формироваться железнодорожный состав, на котором мы сможем переправиться туда, где нам найдут лучшее применение. Какое-то время мы ждали, но этот поезд так и не появился. Здесь же были несколько тысяч беженцев и множество военнослужащих различных родов войск. В конце концов, мы решили не ждать этот поезд. Пешим ходом мы вышли к автобану, где заняли оборонителные позиции вместе с другими войсковыми подразделениями. 21 апреля русские атаковали нас снова. Их поддероживали танки, штурмовая авиация и подразделения Зейдлитца (Zeydlitz troops – в существенной мере, мифические воинские части, состоящие из бывших немецких военнопленных, согласившихся на участие в боевых действиях на стороне Советской армии – ВК). После ожесточенных столкновений мы вновь отступили. Вскоре мое подразделение увеличилось в численности, так как к нам присоединились сражавшиеся на нашей стороне венгры. Помнится, мы шли от деревни к деревне, пытаясь найти какую-то провизию, поскольку у моих солдат остался только продукты из неприкосновенных личных запасов. Люди были голодны, а солдат не может воевать на пустой желудок. В одной из деревень мы наткнулись на штаб-квартиру какого-то генерала. Мы доложили ему о прибытии и получили горячую пищу, что резко подняло наш боевой дух. Нам также раздали хлеб и кое-какие продукты, что улучшило наше настроение еще в большей степени, после чего мы тронулись в дальнейший путь...
Возле местечка под названием Storkow мы встретили оберштурмбаннфюрера СС по фамилии Junghans, который принял нас под свою команду. Он спросил, готовы ли я и мои солдаты сопровождать его, – мы согласились и последовали за ним. С этого момента я стал его телохранителем и всюду следовал за ним. Под его началом была разношерстная часть,  состоявшая из множества батальонов и рот, и он попытался воссоздать линию фронта, удерживаемую этими подразделениями. Сначала мы оказались в местах, где я когда-то прошел курс боевой подготовки, затем мы поехали в Spreenhagen через Markgrafpieske. Подъехав к окраине деревни, мы увидели белые простыни на окнах, говорящие о том, что местные жители готовы к капитуляции. И в этот момент мы оказались под минометным и ружейным огнем русских. Мы продолжии движение в направлении Spreeau. Там мы обнаружили, что русские уже оккупировали этот городок и перестреляли каких-то немецких солдат. Выяснилось, что среди убитых было несколько солдат из СС-Ваффен, которых выдал русским какой-то старик, живший в доме, стоявшем в стороне от других...
На следующий день, 24 апреля, наш командир с несколькими танками предпринял попытку атаковать ферму, которую за день до этого заняли русские. Он хотел захватить эту ферму, поскольку она занимала ключевое положение в линии обороны, которую он хотел создать на этом участке. Эта атака оказалась неудачной, и мы потерял нашего командира, который был ранен в этом бою. Опять мы оказались сами по себе, и пришлось отправиться дальше на запад. Вскоре мы наткнулись на колонну солдат и беженцев, которые рвались на запад, старясь спасти свои шкуры. Пришлось следовать за ними. Мы добрались до Куммерсдорфа, где приняли бой с преследующими нас русскими. После этого боя я с небольшой группой своих товарищей из СС-Ваффен оказался в бесконечной колонне военнослужащих всех родов войск и беженцев, уходивших на запад...
Мы вновь столкнулись с солдатами Зейдлитца, продираясь через какой-то лесок. Как потом выяснилось, эти части находились под командованием советских комиссаров. Затем нас атаковали русские пехотинцы. Мы двигались вдоль противопожарной просеки, и русские атаковали нас, двигаясь параллельным курсом... Солдаты Зейдлитца были одеты в немецкую форму, но были вооружены советскими автоматами. Они атаковали нас снова и снова, но, похоже, некоторые из них пытались смешаться с нашей колонной. Один из этих парней оказался рядом с нами, и мы разглядели у него на рукаве повязку с надписью Komitee Freies Deutchland. Какой-то офицер Вермахта заорал нам: «Где эсэсовцы? Убейте этого человека!». Лично мне это было не нужно. Мы сказали офицеру, что если он хочет кого-то расстрелять, пускай сам этим и занимается. Я сильно недолюбливал этих штабистов, и все мы в этот момент думали только об одном – как спасти свою шкуру.
Мы шли и шли в огромной людской колонне. Уже не могу припомнить, когда мы наткнулись на радиовышку в Königs Wusterhausen. Должно быть, это случилось после того, как мы вырвались из котла под названием Halbe (Хальбский котел – ВК). Перед тем, как угодить в котел, мы набрели на большой контейнер со спиртом, который опустошили, смешивая его содержимое с яблочным соком. Думаю, без этой выпивки мы бы из котла не выбрались... Где-то на периметре котла мы вышли на дорогу, проходившу, между двух холмов.  На вершине каждого из них стояло по русскому орудию. Пытаясь перебегать в паузах между выстрелами, мы все без исключения проскочили между холмами – только некоторые из нас получили легкие ранения.
Вообще, мы планировали прорваться в Берлин. Будучи берлинцем, я думал, что лучше уж быть в городе, чем посреди этого дорожного хаоса. Теперь я думаю: слава Богу, что мы так и не добрались до Берлина. Многие из моих товарищей сложили свои головы в последних боях за столицу... 28 апреля я снова встретил своего последнего ротного командира. С ним были и другие офицеры из моего бывшего подразделения. Вместе мы прошли через Beelitz, Belzig и Ziegar и добрались до городка под названием Genthin, где остановились на ночной привал. Наутро мы начали искать способ переправиться чкерез Эльбу. Рядом с Jericho мы наткнулись на полузатопленную баржу, загруженную сахаром, конфетами, шоколадом и другими деликатесами. Каждый из нас набил сладостями полную наволочку. Затем мы опять выбрались на берег и спрятались в кустах, чтобы находящиеся на другом берегу американцы не могли нас разглядеть. Вечером того же дня около 18.00 американский офицер добрался до нашего берега на пароме и, по своей собственной инициативе, попытался уговорить нас сдаться. Мы отказались и стали искать лодку, чтобы перебраться на противоположный берег.
Вечером 29 апреля в нашем расположении появилась воинская часть со штабом какого-то генерала. Они хотели было отобрать у нас лодку, чтобы спасти свои шкуры, но мы наотрез отказались отдавать ее. Появился генерал собственной персоной, чтобы конфисковать нашу лодку, но мы четко договорились друг с другом, что сначала переберемся на другой берег, а потом двое вернутся назад, чтобы спасти генерала. Итак, мы переправились и угодили прямо в расположение американской артиллерийской части. Часовых мы не увидели – все спали! Мы обошли их позиции и направились в Königslutter-in-der-Elm. Оказавшись в лесу (местность в этих краях, в основном, лесистая), мы проспали в нем целый день, чтобы вновь тронуться в путь ночью. Так мы добрались до Кенигшлюттера, где нашли пристанище в эсэсовском полевом госпитале. Я оставался в нем до 13 мая. Затем, по собственной глупости, я оказался под арестом – меня схватили немцы - бывшие заключенные одного из концлагерей. На этом моя солдатская служба и закончилась. Три года и восемь месяцев я провел в лагере для военнопленных у британцев, откуда меня освободили 24 декабря 1948 года. Будучи берлинцем, я не имел возможности вернуться домой, поэтому я добровольно остался в Великобритании, гражданином которой я стал позднее, 5 ноября 1955 года.